Время перемен

– Спасибо, – поблагодарил проводник, усаживаясь на бархатный диванчик. – Ноги-то у меня худые, устаю быстро. А звать меня просто – Иваном Ивановичем.

– Вон, мы с вами оба Ивановичи, почти тезки, – усмехнулся я. – А что там с нашим общим знакомым? Почему он сукин сын?

– Так потому, скотина такая, что он Лизоньку, нашу воздушную гимнастку обрюхатил накануне гастролей. Девка молодая, талантливая, ее у нас королевой трапеций звали. Мы на гастроли в Париж приехали, а Лизонька беременная, с брюхом уже, какие трапеции? Пузо под платьем еще ничего, а в трико все и видно. Да и куда годится, чтобы беременная гимнастка выступала? Зрители засвищут. А у самого Дорошки в России жена осталась, Машка-клоунесса, да деток четверо. Когда дома-то выступали, Машка сама на арену выходила, а куда в Париж с четырьмя ребятишками? Хозяин наш, Степан Ильич, на Дорошку чуть ли не с кулаками – мол, сукин ты сын, тебе что, Машки мало? А Дорофей, сволочь такая, говорит – ну и идите вы все на три буквы, ухожу я. Немец его какой-то переманил, большие деньги посулил. Тоже, вроде бы дело житейское, но мы-то с ним в паре выступали, как братья-медведи, силовые акробаты! Мы же с ним и фигурой, и мордой похожи. И Лизоньку заменять пришлось на балерину, да и я не подкачал, но опять-таки – афиши уже расклеены, деньги истрачены, новые заказывать поздно, публика недовольна – где королева трапеций, почему всего один медведь выступает? Кое-кто поскандалил, билеты сдавали. Французский антрепренер с нас треть из гонорара высчитал, а что поделать? Домой вернулись, из Франции письмо пришло, мол, разбился Дорофей, похоронили его. А Машке-то каково с четырьмя детьми?

Я догадывался, что у цирковых артистов свои проблемы, своя специфика, но никогда не вникал в тонкости этой профессии. Да я и в цирке-то не помню, когда последний раз был. Разве что, если по телевизору смотрел, но это было давно.

– Так жив, стало быть, Дорофей-то? – вздохнул Иван Иванович.

– Жив, – кивнул я. – Сломался он, было дело, долго болел, но оклемался, а теперь швейцаром работает. Я с ним случайно познакомился – русский все-таки, поговорили.

– Эх, увидеть бы его, да в морду плюнуть, – мечтательно сказал старый атлет. – И Машка-клоунесса, и детки, в восемнадцатом от тифа померли, а он, стало быть, жив-здоров… Ну, пусть ему сладко естся, да спится крепко.

Я не стал говорить, что помимо службы швейцаром, Дормидонт подрабатывает сутенером собственной жены, да и в гостинице занимается всякими грязными делами. Он, мерзавец такой, за скромную мзду, позволяет посторонним людям копаться в вещах постояльцев, да еще и травмы помогает устраивать. Подлец, пробы некуда ставить, но что бы я без таких подлецов делал, а?

– А сам-то, Иван Иванович, как в проводниках оказался?

– Да как, да очень просто, – хмыкнул проводник. – В четырнадцатом, как война началась, хотел на фронт вольноопределяющимся пойти, но не взяли – и возраст не тот, да и плоскостопие у меня, ноги больные. Так я в санитарный поезд подался. Тут я и за санитара, и за медбрата был, и за проводника, всего понемногу. Если понадобится, так и за кочегара смогу. Иной раз даже раненым силовые упражнения демонстрировал – две гири с собой до сих пор вожу. У нас еще медбрат был, Серега, рыжий такой, он все стихи читал. Фамилию не припомню, его через месяц куда-то перевели, но стихи хорошие, душевные. Мы с Северного фронта раненых в Гатчину отвозили, в Царское село.

Вот теперь настала очередь хмыкнуть и мне:

– Если с Северного фронта, то мог твой поезд и меня в Гатчину отвезти.

– А ты, то есть вы, товарищ Аксенов, разве на фронте были? – недоверчиво протянул бывший циркач. Посмотрев на распахнутую шинель, из-под которой выпячивались ордена, спешно поправился. – Это я не в обиду вам, вижу, что вы человек геройский, я про империалистическую войну. Вроде, большевики против войны были, воевать не хотели?

– Так ведь война не спрашивает – большевик ты, или еще кто. Если война началась – болтай поменьше, да в окопы иди, – вздохнул я и усмехнулся. – Уж извините, Иван Иванович, доказывать ничего не стану, да и солдатская книжка дома осталась. Так как в проводниках-то оказался?

– Так после переворота санитарный поезд обычным стал, а я при нем и остался, попривык. Куда только не ездил – и в Харьков, и в Одессу, а один раз даже до Иркутска мотались. Три месяца туда – четыре обратно. Уже не помню, сколько раз нас грабили, не то пять раз, не то десять. Правда, этого вот вагона не было, сегодня прицепили, за ради вас. И меня к вам приставили, как самого опытного. Мол, Иван Иванович, не подведи!

– А с чего вдруг ради меня такие хлопоты? – поинтересовался я ради приличия, хотя и знал ответ.

– Так ведь начальник большой. Такому положено либо в персональном поезде кататься, а то и в бронепоезде.

– Хлопотно это, в бронепоездах раскатывать, – пожал я плечами. – Это же и график перекраивать, да и вообще, неудобно. Да, вот еще о чем спросить-то хотел… А как та воздушная гимнастка, что с ней? Ну, которая Лизонька.