– Я идиотка, цыганское отродье. Он меня сразу невзлюбил. За что? Будто ты не знаешь. Вот тебя мать отчего не любит?.. Да, еще. Отец хотел, чтоб он на мне женился. Потом. А у него невеста есть. Красавица. Сейчас ему от меня избавиться – самое время. Имение, деньги, все – ему. Им с Юлией…
– Ох ты, господи, – покачала повязанной платком головой Груня, подумала и решила: – Тебе теперь вовсе нельзя в Синих Ключах оставаться. С ним. Он случай найдет.
– Знаю. Даже когда утихнет все. Отца убили. Пелагея сгорела. Подтвердить некому. Моим словам сроду не верил никто, и не без причины. Все в его руках. Что ж делать?
Груня еще подумала, помяла пальцами тугие щеки (это у нее привычка осталась, мы ей раньше щеки вдвоем разминали, чтоб она говорить могла), потом сказала:
– Знаю. К колдунье на овраг пойдем. Туда самый злой мужик не сунется. А дальше поглядим. Может, Липа чего и присоветует.
Звуки вернулись. Глухо и тяжко стонет в верхушках деревьев. Это ветер. Когда он смолкает, всюду шуршит и шепчет, как будто бегают маленькие зверьки с острыми коготками. Это дождь. Он начался перед рассветом. На стволах и во мху мертвые синевато-зеленоватые огоньки. Иногда откуда-то из глубины леса несется пронзительный, размытый дождем визг. Все время кажется, что кто-то идет за нами. Мы с Груней едва влачимся, оскальзываясь на мху и камнях с синеватым ящеричьим узором. Груня ничего не слышит, но озирается тревожно. Пытается прочесть по моему лицу, потом не выдерживает, спрашивает:
– Что это, Люшка?
– Ерофеев день! – ору я прямо ей в лицо. – Нечисть под землю проваливается!
Груня быстро, мелко кивает и крестится. Она знает про Ерофеев день.
У Синих Ключей я словно обретаю новое дыхание. Груня падает на скамью, а я встаю на колени у своего маленького ключика, плещу в лицо холодной, чуть солоноватой водой. Кажется, что вместе с сажей, потом и слезами с меня слезает старая кожа. Как с ящерицы. Над Дедушкой – самым большим ключом – столбом завивается синеватый пар. Груня указывает на него пальцем, морщится от страха.
– Синеглазка с ледяным сердцем вылезать собирается! – кричу я. – Зима идет! Ее время! Чтоб сердце не растаяло!
Груня переводит на меня указующий палец.
– Ты – Синеглазка, – говорит она. – Синие глаза, ледяное сердце.
Я начинаю смеяться и не могу остановиться. Падаю на мокрую землю, лежу на боку, свиваясь в клубок так, что колени ударяют по зубам, и распрямляясь обратно. Груня смотрит со страхом, не приближаясь. Я понимаю, что умираю, но это нисколько не трогает меня, не вызывает протеста.