Время перемен

Антон Михайлович стоял, расставив короткие ножки, заложив большие пальцы за отвороты жилета, и поучал Александра, как вести хозяйство. Учитывая, что его собственные владения много лет оставались убыточны и были заложены-перезаложены, выглядело это анекдотично. Неужели он сам этого не чувствует?

Александр терпел ради Макса. И не понимал, зачем этот человек вообще притащился в Синие Ключи. Его же никто не звал. Впрочем, Любу тоже не звали и не ждали…

Высокий голос Антона Михайловича звучал в ушах, как однообразное мушиное жужжание.

– …Так много новостей в нашем кругу. Вот уж воистину – то густо, то пусто. Явление Любови Николаевны – это уже само по себе сенсация… А еще вдруг всякие матримониальные слухи… Вы слышали, что ваша кузина Юлия фон Райхерт помолвлена с Сережей Бартеневым? Ну что я спрашиваю? Слышали, конечно, ведь вы же с ней дружны с детства…

– Юлия помолвлена с Бартеневым? – ровно переспросил Александр.

– Да-да, – закивал Антон Михайлович. – Я это наверно знаю, ведь моя жена – известная писательница, вы понимаете, она вращается в кругах… Что ж, это странная партия, учитывая слухи, которые ходят о Сергее, но с финансовой точки зрения… Впрочем, в Синих Ключах ведь тоже есть свой матримониальный слух, правильно я понимаю? – Антон Михайлович подмигнул Александру, но в этот момент увидел выражение его лица и буквально застыл в состоянии подмигивания.

– Извините, но я должен вас оставить, – ровно произнес Александр и вышел, двигаясь деревянно, как оживший манекен.

Антон Михайлович так и остался стоять – с дурацки искривленной физиономией. Горничная Феклуша заглянула в комнату и захихикала. Антон Михайлович тут же сделал вид, что подмигивает именно ей.

Дневник Люши (вторая тетрадь)

В отцовой комнате стоял диван. Точнее, даже не стоял, а царил – огромный, красного дерева, со шкапами и полками, обитый бордовым плюшем и похожий на геенну. Когда я на нем располагалась, я чувствовала себя бесом и всегда вспоминала поповну Машу.

Кстати, ни в какой монастырь Маша, конечно, так и не ушла. Ведет себе хозяйство, толкует о грехах. Ходит споро, но плавно, а вокруг нее будто видится такое большое яйцо измененного света-воздуха. Серебрится оно и дрожит слегка. Лицо у Маши строгое, уши оттопыренные, а глаз пламенный делается, когда всем геенной грозит. Попадья Ирина по-прежнему на всех домашних орет, но Машу как-то стороной обходит. Отчего-то мне показалось, что и она, и отец Даниил ее уже слегка как-то побаиваются. Но может, мерещится. Впрочем, Арайя тоже сказал: из таких, как эта Маша, выходят фанатики. Сами на костер восходят или других жгут – им все едино.

Мне Маша обрадовалась. Пошли мы с ней, как встарь, на Синие Ключи, на моховой скамеечке посидеть, водицы ключевой попить. Там я ей про все свои грехи по порядочку рассказала. Даже как Ноздрю прирезала – знала, ей только в радость будет. Она и вправду аж тряслась от удовольствия, подробности выспрашивала. Особенно ей про Январева-Арабажина понравилось, как он меня на баррикадах спасал и после мою судьбу устраивал. Все допытывалась: так была ты с ним? Скажи честно – была?!

Я хохочу, говорю:

– Маша, для поповой дочери, почти монахини, что-то уж больно тебя на паскудство тянет! Я тебе уже про всякие свои хитровские подвиги рассказала и про это самое тоже, а тебе все мало…