Время перемен

По вечерам по углам катка ставили плошки с огнем, а у скульптуры в фонтане укрепляли пять факелов, которые нещадно чадили. У каждого из катающихся людей было много подвижных теней, которые гонялись за ними по тускло блестящему льду и то укорачивались, то снова удлинялись. Если приезжали барышни, то они, катаясь, вскрикивали и хихикали высокими голосами. Студенты, шлепаясь со всего размаху на лед, ухали и ругались. Когда ехали с горки, все визжали, как поросята, когда их режут. Как-то в вечер я провела через контору в дом поповну Машу и тихонько, из окна бильярдной, показала ей все.

«Правда, на твой любимый ад похоже?» – спросила я.

«Тьфу на тебя, безбожница! – сказала Маша и, подумав, добавила: – Однако ты права. Бесовские игрища всё».

Мне почему-то показалось, что ее завидки берут.

В темноте вечернего парка часто собирались в компанию молодые крестьяне в огромных валенках, и крестьянские девушки, подвязанные платками, лузгали семечки и наблюдали за барским развлечением, обсуждая сноровку молодых людей и стати девушек (некоторые из них катались в коротких юбках, а иные – в штанах). С барской стороны крестьян как будто бы никто не видел.

Я не могу выговорить имени Максимилиана. Где-то в середине слова язык прилипает к нёбу и начинает там вибрировать: «ли-ли-ли…» Поэтому приходится звать его Максом, как все, хотя это трескучее сокращение нравится мне ничуть не больше, чем «Алекс».

Однажды ночью я сидела на подоконнике в своей комнате и смотрела, как звездные острова медленно плывут по небу. Мне нравится та музыка, которая всегда при этом звучит. Я не знаю, как она называется и что ее производит, но она очень красива.

И вдруг я увидела, что с холма вниз в открытое поле идет фигурка человека в крылатке. Это мог быть только Максимилиан. Я как будто бы даже видела, как развеваются его светлые волосы и играют в них синие искры. Но куда и зачем он идет? В поле глубокий снег. Впереди – только перелески и лед Удолья. Но он все шел и шел, уменьшаясь, а потом и вовсе исчез в снежном вихре.