Время перемен

Наутро отцу доложила, что вела я себя странно тихо и не привязалась ли какая болезнь? Отец от нянюшкиных опасений отмахнулся, долго в кабинете мне про Америку рассказывал (это мне нравится, хотя большую часть я уже в книжках прочла, но глобус крутить и рассматривать все равно интересно), а потом, как обещал, пустил меня в мамину комнату и снаружи запер, сказав, что через час придет. Как я украшаюсь и прихорашиваюсь, ему смотреть странно – наверное, мать мою вспоминает или еще что: по лицу его словно всякие картины проходят, как будто воск плавится или тени на стене. Я как-то у нянюшки спросила: что это? Она объяснила, что промеж людьми это называется чувства и воспоминания, но мне того не понять, потому что все мои чувства – это драться и обстановку вокруг себя крушить или уж сидеть, в угол забившись.

Как отец вышел, так я сразу красоту навела, окно отворила и Степке маленьким зеркальцем на липу зайчик пустила. У нас давно с ним сигналы условлены: три раза снизу вверх – «все в порядке, путь свободен, действуй, как договаривались».

Степка по веревке спустился, на подоконнике сел, ноги свесил и тут меня увидал.

Эхма! У него лицо мигом сделалось как у торбеевского дурачка Юшки! Только что слюни не пустил. Вот мне было удовольствие поглядеть!

Я и так повернулась, и эдак, и ножку выставила, и плечиком повела. Потом руки раскинула и, держась за концы шали, как крестьянки делают, в пляс пошла, стараясь в солнечную полосу от окна попасть. А браслеты-то позвякивают, а камни-то посверкивают…

После рукой повела, иди, дескать, Степка, довольно представлений, скоро отец придет, застанет тебя здесь, мало не покажется…

Степка, уже стоя на подоконнике, обернулся, сказал тихо:

– Ты, Люш, прямо как королевна из сказки!

И исчез. Мне приятно было. И почему нянюшка говорит, что у меня хороших чувств нет? Вот же они…

Отца срочно вызвали в контору. Это удобный случай. Дверь он, конечно, запер, но это для меня не препятствие. Ключ от маминой комнаты Ваня еще перед Пасхой сделал. Вот доверчивый человек – я ему жалуюсь, как меня все в усадьбе угнетают и под замком держат, а он и верит. Прошу никому не рассказывать, чтоб слуги и отец не прознали, не рассказывает, даже Степка вроде не знает. Сколько ж, по-Ваниному, выходит, у меня на двери замков-то?

Главное, что самоцветы отец еще не убрал. Я могу действовать.

Юлия сидит в голубом зале у рояля и играет смутную музыку. Музыка плывет в окно как дым. Над озером в музыке рвано летают чайки.