Время перемен

Если в феврале 1999 г. 28 % опрошенных отвечали, что они уже приспособились к переменам последних лет, а еще 20 % – что они приспособятся в ближайшее время, то к концу декабря 1999 г. эти показатели составили уже соответственно 41 % и 23 % (исследования типа «Экспресс», N = 1600 человек). И при этом только 15 % отвечали, что они выиграли от происшедших перемен, а 73 % – проиграли. Это значит, что люди начинают привыкать к потерям, а некоторая часть – меньшинство, порядка 10 %, по данным ряда исследований, – стремится использовать открывшиеся с реформами новые возможности.

Имеется очевидная «экономическая» составляющая процесса роста позитивных настроений за последние месяцы: признаки оживления хозяйства, стабилизация рубля, заметное уменьшение мучительных для населения задержек зарплат и др. (так, в 1999 г. в феврале улучшение ситуации с выплатами отмечали только 17 %, а в декабре – 50 %, номинальные душевые доходы за год возросли почти в полтора раза). Однако лишь экономических факторов явно недостаточно, чтобы объяснить крутой поворот общественного мнения в сторону оптимизма. Решающую роль здесь, скорее всего, сыграли надежды, связанные с новым энергичным лидером, и первые успехи решительных действий в мятежной Чечне.

Наблюдаемый на протяжении ряда месяцев затяжной переход власти от Б. Ельцина к В. Путину представляет собой довольно сложный и противоречивый социально-политический процесс, затрагивающий различные сферы, слои, механизмы общественной жизни. Сама сложность такого перехода давно может считаться некоей отечественной традицией: персонализация верховной власти при неразвитости формальных политических институтов в России неизменно, в течение нескольких столетий, приводила к тому, что смена первых лиц означала смену политических эпох, стилей и механизмов господства, состава и роли определенных групп влияния и т. д.; наиболее драматическими такие переходы были в XVIII–XX вв. В XX в. ни один из российских и советских правителей не ушел в «положенный» срок, при гарантированных условиях преемственности. Каждый властный переход означал более или менее глубокую трансформацию властных механизмов.

В этом ряду происходящий переход может, видимо, считаться наиболее длительным и как будто лишенным внутриполитической напряженности. Очевидно, однако, что соблюдение конституционных рамок и видимая бесконфликтность, даже фактическое отсутствие конкуренции обеспечены смещением решающих политических и программных дилемм в сферы неформальных меж– и внутригрупповых отношений в коридорах или подземельях власти (отсюда, разумеется, и затяжной характер реальной передачи власти, далеко выходящий за формальные рамки – как в начале, так и в конце). И столь же очевидно, что внешне мирный процесс смены «караула» в Кремле гарантирован и стимулирован широкими и ожесточенными военными действиями на Северном Кавказе. Да и тревожная неопределенность принципиального политического курса верховной власти на всем протяжении «переходных» месяцев показывает, сколь неустойчивыми и расплывчатыми оказались сами рамки социально допустимых действий, предусмотренных конституционными статьями и традициями постсоветских лет.

Властный переход 1999–2000 гг. стал трудным испытанием для всей хрупкой институциональной системы, которая стала складываться в России после 1991 г., в том числе и испытанием на прочность демократических тенденций общественного мнения.

Накопившийся за ряд лет груз разочарований и унижений позволил провести своего рода «переворот» в общественном мнении. «Назначенный» уходящим президентом преемник был воспринят и утвердился как контрастная фигура по отношению к предшественнику. Публично (и почти официально) проклинавшаяся еще весной 1999 г. чеченская кампания уже осенью стала героической или по меньшей мере необходимой акцией. Одновременно сменился и сценарий действия на российской политической сцене: утратило значение противостояние власти и компартии, произошла переоценка роли «правых».

Как и любой кризисный перелом, затянувшийся переход властных функций обнажает скрытые механизмы реализации таких функций – групповые («семейные») и «олигархические» структуры влияния, ограниченность роли формальных институтов (партий, парламента, прессы) и, разумеется, роли общественного мнения как социального института.

В этих условиях систематические исследования общественного мнения оказались востребованными в не виданных ранее масштабах. Ни один из происходивших ранее процессов передачи властных полномочий в нашей стране не был отмечен таким официальным и неофициальным вниманием к общественному мнению, причем не столько даже к соответствующим исследованиям, сколько к направленному воздействию с целью формирования (или разрушения) определенных его тенденций. На первый план выступили проблемы, относящиеся не к технологии, а к социологии изучения общественного мнения: понимание специфических функций общественного мнения в новой переходной ситуации, факторов и пределов направленного влияния на отдельные его слои и «болевые точки» и т. д.