На голове у нее была согревающая уши широкая шерстяная повязка, стягивающая густые волосы назад. Водолазка выглядела легкой, но, вероятно, была связана из какой-нибудь дорогой чертовски теплой пряжи. Дутый жилет. Джинсы. И примечательные сапоги на высоких каблуках.
Даже если бы она выглядела дерьмово, он не был готов к тому, что это окажется так нелегко.
Но Кэди доказала еще в свое время, что у нее иммунитет к тому, чтобы выглядеть дерьмово. Даже в халате «Сип энд Сэйф» или сидя утром на переднем крыльце в пижаме с растрепанной гривой волос.
— Кэди, — поздоровался он, когда она к нему приблизилась.
— Я... ты... ох... ты занят? — спросила она.
— Типа того, — ответил он, указывая на свою рубашку. — На службе, — пояснил он.
Это был предлог. Но, по крайней мере, последнее было правдой.
Она посмотрела на его рубашку, потом ему в глаза.
— О, ясно. Конечно.
— Я знаю, ты мне писала, а я тебя игнорировал, — начал он.
— Да, — согласилась она.
— Но я сосредоточился на дочке.
— О, конечно, — повторила она, опустив плечи. — Конечно.
— Так что, может, нам удастся пережить Рождество, а потом мы сядем и... — Мать вашу. Какие слова были бы правильными? — Разберемся с делами.
Ее голова дернулась, будто он дал ей пощечину.
Он не подобрал нужных слов.
Нет.
— Разберемся с делами? — спросила она.
Звучало неубедительно, но, будучи неподготовленным, это единственное, что пришло ему на ум.
— Да, — подтвердил он.
— После Рождества? — переспросила она.
— Да.
— Рождества, — прошептала она, и ее взгляд внезапно изменился.
Курт почувствовал, как у него скрутило живот, и постарался не обращать на это внимания.
— Рождества, — снова подтвердил он.
— Ты... эм... ты…
Он прервал ее заикание.
— В общем, я напишу тебе позже. Ладно?
— Нет, не напишешь.
Именно тогда он почувствовал, как сжался всем телом, и посмотрел ей в глаза.
— Давай не будем сейчас об этом, — мягко предложил он.
— Нет. Ты не напишешь.
— Кэди, мы можем сейчас не обсуждать это? — спросил он, все еще стараясь говорить мягко.
— Ты не напишешь. Ты вообще не хочешь этого делать.
— Кэди…
— Ты не можешь меня простить.
Он двинулся к ней, но она отступила, и то, как она это сделала, выражение ее лица, — прожгло его насквозь.
— После Рождества. — Его голос зазвучал грубо.
— Зачем заставлять меня ждать? — Ее голос становился все выше.
— Чтобы я мог собраться с мыслями, — сказал он ей.
— Ты их уже собрал, — бросила она в ответ, но он видел, что она делает.
Она все больше заводилась и заставляла себя злиться вместо того, чтобы расплакаться.
Он видел раньше, как это происходило, в основном, когда она имела дело с родителями, и это всегда было некрасиво.
Поэтому он наклонился к ней и предупредил:
— Кэди, держи себя в руках.
— Зачем? — спросила она. — Почему тебя волнует, буду ли я держать себя в руках?
— Мы поговорим... позже, — выдавил он.
— О чем? О том, что нам не о чем говорить?
— Кэди…
— Все уже сделано, ведь так? Ты уже принял решение, да? Ты никогда даже и близко не думал, чтобы его изменить, не так ли? Ты ведь никогда не простишь меня, правда?
Теперь она, как бы противоречиво это ни звучало, загоняла его в угол, в который он чувствовал себя загнанным уже семнадцать лет, и он злился, что она не дает ему времени.
— Не дави. Не сейчас.
Она не обратила внимания на его предупреждение и продолжила:
— А... что? Ты разобьешь мне сердце позже?
И он разозлился.
— Вижу, ты не понимаешь, но человека нельзя заменить, как ты заменила меня, и он просто возьмет и будет жить дальше, Кэди. Может, женщины и способны на такое дерьмо, но мужчина зароет это внутрь себя так глубоко, как только сможет, и будет помнить всегда. Но ты должна отступить и позволить мне попытаться как следует с этим разобраться, чтобы я действительно смог об этом говорить.
— А по-моему, если это предрешено, то какой в этом смысл? — ударила она в ответ.
— Ты ничуть не изменилась, — отрезал он.
— Ты этого не знаешь, потому что даже не знал меня раньше, — парировала она.
— Тогда на маяке ты пыталась скормить мне эту чушь собачью и пытаешься сейчас. Я знаю тебя. Со всем твоим дерьмом. Знал тебя тогда. Знаю и сейчас. Если бы кто-то сказал мне, что это произойдет, — он указал на улицу, — я бы поставил на это деньги, — бросил он.
Он увидел в ее глазах слезы, щеки порозовели, и она отвернулась, устремляясь прочь.
— Кэди, — прошипел он.
Она продолжала идти.
— Проклятье, Кэди, — рявкнул он, направляясь за ней.
Она резко повернулась к нему, ее лицо исказил гнев, отчего оно не стало менее красивым.
Затем она подняла палец и крикнула:
— Ты больше не знаешь меня, Курт!
Он двинулся к ней, остановился, упер руки в бока и тихо прорычал:
— Ты все также творишь дерьмо, даже не подумав. Неудивительно, ты так и не повзрослела настолько, чтобы перерасти это. Так что, да. Черт возьми, да. Я знаю тебя, Кэди.
И тут она потеряла самообладание, с нее спал покров жены богача, который она носила с тех пор, как он снова ее увидел, но в ее глазах он разглядел эмоции, что скрывались за гневом, помогающим ей справиться с ним.
И, сдерживая гнев, она закричала:
— Поцелуй меня в зад!