Время пить Херши. Сборник рассказов

И разор сказался на озере. Откатились глухариные токовища дальше в боровую крепь, и все скуднее были с каждым годом трофеи и уловы честных охотников и рыболовов. Казалось, никогда не выбить дичь и не вычерпать рыбу, каждый год воспроизводящую свое потомство, но как раз и не давали ей этого делать глупые, недальновидные, корыстные люди, перекрывающие наглухо сетями речушки-нерестилища и отстреливающие глухарок, не успевших вывести птенцов.

«Ну, Бог с тобой, поставь ты сетешку в сторонке, чтоб пустым не уйти с капризного озера, но дай пройти рыбе отметать икру, дай птице позабавится с детишками. А тут еще «электроудочку» придумали!.. В трусы бы ее подвести к этим ловцам. Ведь и детям своим ничего не оставят. Божатся в оправдание, что если, мол, не я, то другой подсуетится, из-под носа вырвет… Тьфу ты! – передернулся тут Николай Васильевич от этих припомнившихся ему пакостных речей. – Вот она натура-то наша человеческая!.. Что ведро помоев, накрахмаленной салфеткой прикрытое!.. Пойми ты, чудак-человек, – убеждал Рогожин невидимого собеседника. – Да, худо сейчас, особенно на окраинах российских. Но сохрани себя, пронеси сквозь лихолетье, не испачкайся торопливой алчностью и завистью».

Так в спорах с кем-то и тяжелых раздумьях и не заметил Николай Васильевич, что дошел до места. Озеро открылось светло и выстужено. Посередине озера гуляли волны, холодные даже на вид. Небо тоже было холодное, контрастное, в алых зоревых подтеках, на фоне которых верхушки сосен казались вырезанными из жести. Летом теплые потоки струятся над горизонтом и, размывая утренние краски, создают ощущение благодатного покоя. Сейчас же озеро, подобно красивой мачехе, глядело строго, без теплинки.

Тревожная эта красота и свежий ветер с озера бодрили, заставляя Рогожина дышать и двигаться, как в годы прошлые, далекие. Хрустко ступая по тропе, шел он к истоку речушки – нерестилищу. Хотелось ему, может, в последний раз, подсмотреть трущуюся в истоме икряную щуку, а удастся – и надергать красноперых горбачей на мормышку с червяком. Окуни здесь стоят прямо под берегом, под переплетением корней, прикрытых дерном. И удилище-прутик можно тут же срезать. Переночевать у костра, как раньше, а потемну перед зарей надо уже на току быть. Если получится, подобраться к матерому под его песню, прыгая по моховым кочкам под глухариное «скирканье». А там – приложиться к плечу воображаемым прикладом да «пукнуть» ртом, словно из ствола, да гикнуть вслед, чтоб осторожней был, краснобровый, в следующий раз…

Выйдя к месту Рогожин обомлел: речушка была наглухо перегорожена плетнем-заколом, а в проходе между жердями по-хапужьи раскинулись руки-сетки большой крылены. В самой «морде» виднелись два окунька. Щука еще не шла, но снасть хищно ждала своего часа.

– Ох, враги, ты смотри, что сделали! Для мелкого озера смерть это неминучая! Нерестилищ тут раз-два и обчелся, загибнет озеро!..

Николай Васильевич, задыхаясь от торопливости и боли душевной, кинулся к заколу. Подняв раструбы болотных сапог, он зашел в ледяную воду и взялся за первый шест. Крылену пока не трогал – оставил на самую злость, чтобы в лоскутья изрезать сетку охотничьим ножом.

Выстрел саданул откуда-то из прибрежного березняка и сразу отдался резкой болью в левом боку Николая Васильевича. Охнув, он завалился в воду, еще не веря… – «За двух окунишек?..». Полыхнуло в голове кровавое марево и, застлав глаза, перешло в тяжелую дурноту. Чувство войны вернулось отчетливо и, как тогда, в Рогожине проснулся инстинкт самосохранения. Он подволок онемевшую ногу и рывком закинул ее на низкий берег. Ухватившись за торчащие из берега корни, Николай Васильевич подтянулся и упал на траву. Боль притупилась. Лишь кружились перед глазами сосны, и звенело в ушах. Сквозь этот звон хрипло выстервенились голоса:

– Кретин, ты что наделал?!.

– Да не в него я… Пугануть хотел только! От воды, видать, срикошетило!

– Вот тебе и срикошетило, сухари запасай теперь!..

Голоса приблизились. Николай Васильевич с трудом поднял голову: «Увидеть бы хоть кто?..». Но те береглись: кружили где-то рядом, шурша прошлогодней листвой.

– Живой он, Витюха, вишь зыркает. Может, в больницу отправим, а?

– В больницу?!. В тюрягу захотел? А семью потом кто кормить будет? Сматываемся! Да поскорей ты, охламон!..

Торопливые шаги забухали по тропинке и растворились в шелесте леса. Спустя несколько минут неподалеку заскрежетал, залаял стартер машины.

Николай Васильевич попробовал встать, но земля, вздыбившись, опять швырнула его на мох. «Не дойти», – пришла ясная мысль, и от этой мысли не охватило его ужасом, а только горестью свело, да так, что горше некуда. «Плохо вот так-то, неприбранным уйти. Ждет ведь Настасья. Обидно…».