Время пить коктейли

Снаружи Хаммер-холл не изменился за четыреста лет, а вот изнутри разделил судьбу многих усадеб, переживших военные годы. Там, где были гобелены, светлели обои, там, где были ковры, темнел паркет. Столик, особенно милый пятому графу, исчез, словно кочевник, в отличие от ореховой горки, оскорблявшей изысканный вкус. Граф вздохнул (он давно советовал продать ее) и, ощутив, что к горестям прибавляется еще одна, четвертая, направился в ту комнату, где Джонни Пирс творил, если ему не мешала няня, носившая фамилию Брюс.

Сейчас, по всей видимости, она мешала, ибо пятый граф услышал с порога ее суровый голос:

– Сил моих нету, мастер Джонатан. Ой, здравствуйте, милорд!

Няня больше всего напоминала гренадера, который собрался играть тетку пресловутого Чарлея; такие няни присасываются к дому, как полипы – к лодке. В Хаммер-холл она пришла «совсем девчонкой», чтобы пестовать Джонни, но, когда он вырос, не сочла, что обязанности ее исчерпаны, и стала такой же неотъемлемой частью усадьбы, как львы у ворот или странный запах под крышей.

– Пойду взгляну, что там в вашей спальне, – продолжала она. – Значит, мастер Джонатан, вы с ней поговорите.

– Она старается…

– Что-то не видно! Неряха она, и все. Вот уж поистине, кольцо у свиньи! Соломон сказал, не кто-нибудь. Как в воду глядел.

Дверь за ней закрылась, и Джонни, приятный собою человек с усталым взором, оторвался от повествования о любимом, хотя и вымышленном герое, инспекторе Джервисе. Граф печально смотрел на него. Если молодого Пирса не терзали хищные птицы, он и не знал, кого они терзают.

– Что случилось? – спросил он.

– А, все то же! С кухаркой ссорится.

– Часто?

– Постоянно.

– Кухарка уходит?

– Пока еще нет, но скоро уйдет. Они тут не держатся. Няня поедом ест.

– Да, женщина сложная, хотя и полезная, если ты подзабыл Библию. Однако я собирался говорить не о нянях, кухарках и Библии. Есть более насущные темы. Вчера я видел Белочку.

– Да?

– Да. Повел в ресторан. Семга, poulet en casserole[2], фрукты. Она едва прикоснулась к ним, нет – вообще не прикоснулась.

– Господи! Она больна?

– Телом здорова, а душой… Душа у нее истерзана, и все из-за тебя. Почему ты не женишься, мой друг?

– Я не могу.

– Можешь, можешь. И не такие женились, скажем – я. Заметь, ни разу не пожалел. Да, процедура нелегкая. Стоишь на коленях, и кажется, что все глядят на твои подошвы. Ноги у меня – лучше некуда, штиблеты – от лучшего сапожника, а вот поди ж ты! Так и чувствуешь, что на тебе рыбачьи сапоги. Но ничего, это проходит. Мысль о том, что ты получил лучшую девушку в мире, животворит, как неделя на курорте. Решайся, не пожалеешь! Небольшое усилие воли… Постой, ты ломаешь ручку и, что еще хуже, разбиваешь сердце божественного создания. Видел бы ты ее вчера! Я – сильная личность, но едва не плакал, когда она отвергла этих цыплят, словно их стряпал Борджиа. Словом, мне за тебя стыдно. А тебе?

– Вы ничего не понимаете!

– Вот именно. Как и Белочка.

Джонни задрожал и провел по лбу недоломанной ручкой. Граф смягчился. Он видел, что крестник попал в переплет, а мы должны жалеть таких крестников.

– Расскажи мне все, – посоветовал он. – В чем дело? Ты болен?

– Да.

– Господи! Чем же?

– Няней.

– Прости, не понимаю.

– У вас никогда не было преданных нянь?

– Конечно, не было. Они уходили через месяц, благодаря Бога за спасение. Но при чем это здесь?

– Как вы не поймете! Няня живет при мне четверть века, точнее – двадцать семь лет, чтоб ее черти драли! Она забрала всю власть. Неужели она ее уступит?

– Чепуха какая-то!

– Нет, не чепуха. Вы видели ее в действии. Прекрасная кухарка исчезнет, как горный снег. А почему? Из-за няни. Белочку она съест. При ее импульсивности…

– Няниной?

– Белочкиной.

– А, Белочкиной! Да, это в ней есть.

– Ну вот. Значит, при ее импульсивности она не выдержит, чтобы с ней обращались как с недоумком. «Делай то», «не делай того…» И еще фыркнет…

– Кто, Белочка?

– Няня.

– А, няня! Да, фыркнуть она способна.

– Вот именно. И зашипеть, вроде утюга. Тут с ума сойдешь. Но и это не все, она помнит мое детство. Можно ли боготворить мужа, если доподлинно знаешь, как он объелся пирогом и его вырвало? Я в два счета стану жалким из жалких. Знаю, знаю. Сейчас вы спросите, почему ее не выгнать.

– Спрошу.

– Разве можно дать человеку…

– Джонни! При мужчинах!

– Ладно, по уху.

– Ах, по уху! Нет, нельзя. Предложи ей денег.

– Где я их возьму?

– Не так уж много, фунта два в неделю…

– Ничего подобного. Пятьсот фунтов сразу.

– Сразу?

– Да.

– Странно… Казалось бы, небольшая пенсия…

– Предлагал.

– Она отказалась?

– Согласилась. Тогда я объяснился с Белочкой. Кстати, она хочет выйти за констебля.

– Белочка?!

– Няня.

– А, няня! За какого?

– За нашего, здешнего.

– Он подслеповат?

– Нет, навряд ли. А что?

– Трудно влюбиться в эту няню. Что ж, полисмены – смелый народ. Что было дальше?

– На чем я остановился?

– На том, что она согласилась. Казалось бы, все в порядке.

– Нет. Ее констебль выиграл пятьсот фунтов. Футбольное лото.

– Что же тут плохого? Наверное, она обрадовалась.