Так можно ли предположить, что где-то в недрах руководства нашими медицинскими службами, где-то в недрах Минздравсоцразвития тоже так вот закрывают, мягко говоря, глаза на подобного рода нарушения. Возможно, и какие-то директивы существуют негласные?
Могу судить по «Скорой помощи». Все привыкли относиться к ее сотрудникам как к святым людям, в прямом смысле этого слова. Попадешь в передрягу — они тебя с того света вытащат, ну а дальше, в обычной больнице, уж как повезет. У меня был случай: грудной ребенок опрокинул на себя чашку с кипятком. Приезжает «Скорая». Благо, в соседнем дворе у них станция, она приезжает практически мгновенно в течение 10 минут.
После чего мне очень внятно и культурно объясняют, что «Скорая», мол, никакой медпомощи не оказывает, а занимается только «транспортировкой».
Притом, что вечер, и Москва стоит в пробках, и на соседнюю улицу «транспортировать» можно сколько угодно долго.
Дальше: вашему ребенку мы, мол, можем вколоть только обезболивающее. Это грудничку — обезболивающее, которое непонятно как на него повлияет, да и сами уважаемые товарищи из «Скорой» категорически отказываются фиксировать, окажет это какое-нибудь влияние на младенца или не окажет — типа, нам это неважно, хотите — сделаем, напишете отказ от претензий — не сделаем.
А дальше наступает феерическая ситуация: есть хорошее лекарство от ожогов — пантенол. Лучше только стрептолавен, но пантенол есть в каждой аптеке, это действительно универсальная и массовая вещь. То, что у них в центре Москвы не было с собой пантенола, меня не удивило, однако у них вообще с собой никаких лекарств не было, кроме обезболивающего, это правда, я к ним в чемоданчик заглядывал и в нем руками по закоулкам лазил, искал: может, хоть что-то там завалялось.
Может быть, они тоже так экономили — не знаю. Но фантастика была в том, что — я уверен по их реакции — эти немолодые уже люди увидели пантенол в моей домашней аптечке и услышали о нем первый раз в жизни. Они вообще не знали, что это такое — в Москве! В XXI веке.
Ну, слава богу, тогда обошлось — ребенка залили толстым слоем пантенола, который у меня есть, и он перестал плакать. Но после этого я свое отношение к «Скорой помощи» изменил в корне.
Да, до реформы они спасали жизнь.
А теперь все зависит от экипажа, ибо формально, насколько можно понять, им дано право заниматься только «транспортировкой». И им действительно может быть безразлично, что транспортировать: живого человека, тело или не очень живого человека, — им важно лишь вколоть обезболивающее, чтобы человек не мешал им своим криком.
Да, есть святые. Есть те, кто честно выполняет свой долг — это уже очень много по нашим временам. И я, и мои близкие сталкивались с ними значительно чаще.
Но именно тот экипаж, о котором я рассказываю, который на ожог грудничка приехал мгновенно, но без лекарств, и больше всего заботился об отказе от претензий (который я, находясь в шоке, к глубокому своему сожалению, подписал), произвел шоковое впечатление и стал для меня символом либеральной реформы здравоохранения. Реформы в российском смысле этого слова — в смысле уничтожения здравоохранения.
Я верю, что даже в том же парке скорой помощи, наверное, есть другие бригады, которые к делу относятся по-другому. Потому что я не поленился, я посмотрел по инструкциям, что «Скорая» обязана оказывать медпомощь и обязана быть действительно помощью, а не перевозкой.
Но, когда вы находитесь в шоковом состоянии от того, что с вашими близкими что-то случилось, вам не до того, чтобы «качать права», и не до того, чтобы их даже вспоминать. Вы привыкли воспринимать человека, который к вам входит в синем, зеленом или в белом халате, как человека, который вас пришел спасать. Вы не готовы воспринимать его как своего врага. А теперь придется учиться делать это. Я знаю теперь, что при вызове «Скорой» должен быть готов ко всему, и ни при каких обстоятельствах не подписывать отказ от претензий.