Время предательства

Гамаш рассказывал, не заглядывая в свои записи. То, что произошло потом, забыть было невозможно.

– Ораторий Святого Иосифа в те дни выглядел не так, как сегодня. Наверху стояла церковь, к которой вела длинная лестница, но купол еще не достроили. Теперь там полно туристов, однако в те дни туда приходили только паломники. Больные, умирающие, искалеченные, отчаянно нуждающиеся в помощи. Мари-Ариетт присоединилась к ним.

Он помолчал, глубоко вздохнул. Мирна перевела взгляд с умирающего огня в камине на Гамаша. Она почти наверняка знала, что последует дальше.

– У ворот, в начале длинного пешеходного бульвара, она опустилась на колени и прочла молитву «Аве Мария» в первый раз, – сказал Гамаш.

Голос его звучал тихо и тепло, но нейтрально. Не стоило нагружать эти слова собственными чувствами.

Его слова рождали образы. И он, и Мирна видели молодую женщину. Молодую по их представлениям. В возрасте по понятиям того времени.

Двадцатишестилетняя Мари-Ариетт опустилась на колени.

«Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою, – молилась она. – Благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус».

Знакомые слова молитвы воспаряли к чердаку.

– Всю ночь она на коленях поднималась по лестнице и на каждой ступеньке произносила «Аве Мария», – сказал Гамаш. – Внизу Мари-Ариетт двигалась быстро. Но когда она поднялась наверх, с ее коленей сочилась кровь, пятнавшая ее лучшее платье.

«Наверное, это выглядело как менструация, – подумала Мирна. – Кровь на женском платье. И молитва о детях».

«Благословен плод чрева Твоего».

Она представила себе молодую женщину, изможденную, страдающую, ползущую на коленях по ступеням. Молящуюся.

– К рассвету Мари-Ариетт добралась до вершины, – сказал Гамаш. – Она подняла взор и увидела стоящего в дверях брата Андре, который явно ждал ее. Он помог ей встать, и они вместе вошли в церковь и там молились. Он выслушал ее мольбы и благословил ее. После чего она ушла.

В комнате воцарилась тишина, и Мирна набрала полную грудь воздуха, радуясь тому, что долгий подъем закончился. Она ощущала боль в коленях и в собственном чреве. И еще она чувствовала веру Мари-Ариетт в то, что с помощью целомудренного священника и давно умершей девы она сможет зачать.

– И это подействовало, – сказал Гамаш. – Восемь месяцев спустя, в январе тридцать седьмого года, на следующий день после смерти брата Андре, Мари Ариетт родила пять здоровых дочек.

И хотя Мирна знала, как закончилась эта история, она слушала словно завороженная.

Она могла понять, как случившееся превратилось в чудо. В доказательство существования и доброты Бога. И Его щедрости. Почти чрезмерной, подумала Мирна.

Глава шестнадцатая

– Конечно, это назвали чудом, – сказал Гамаш, озвучивая мысли Мирны. – Первые в истории выжившие пятерняшки. Они стали сенсацией.

Старший инспектор положил на кофейный столик фотографию.

С нее смотрел Исидор Уэлле, стоявший позади детей. Небритый человек с обветренным загорелым лицом сельского труженика, с темными волосами, торчащими в разные стороны. Возникало впечатление, будто он всю ночь ерошил их своими громадными руками. Даже на зернистой фотографии были видны круги у него под глазами. Он был одет в рубашку с воротником и потрепанный пиджак, словно в последнюю минуту вырядился в лучшее, что имел.

Дочки лежали перед ним на кухонном столе – крохотные, новорожденные, завернутые в наспех принесенные простыни, кухонные полотенца и тряпки. Он смотрел на своих детей с удивлением, широко раскрыв глаза.

Фотография могла бы показаться комичной, если бы не ужас на его помятом лице. Исидор Уэлле выглядел так, будто Господь пришел к нему на обед и спалил его дом.

Мирна взяла фотографию и стала рассматривать. Прежде она ее не видела.

– Насколько я понимаю, вы нашли снимок в ее доме, – сказала она, пытаясь отрешиться от впечатления, производимого глазами Исидора.

Гамаш положил на стол еще одну фотографию.

Мирна взяла ее. Фотография была нерезкая. Отец исчез, а вместо него за младенцами стояла пожилая женщина.

– Повивальная бабка? – спросила Мирна, и Гамаш кивнул.

Плотная серьезная женщина стояла, уперев руки в бока, ее мощную грудь закрывал заляпанный фартук. Она улыбалась. Усталая и счастливая. И, как и Исидор, смотрела с удивлением, но без ужаса. Она выполнила свой долг.

Гамаш положил на стол третью черно-белую фотографию. На ней ни пожилой женщины, ни тряпок, ни кухонного стола. Все новорожденные аккуратно завернуты в теплые и чистые фланелевые одеяльца и лежат на стерильно чистом столе. За ними гордо стоит человек средних лет, весь облаченный в белое. Та самая знаменитая фотография. С нее началось знакомство мира с пятерняшками Уэлле.

– Доктор, – кивнула Мирна. – Как его звали? Бернар. Доктор Бернар.

Свидетельство славы пятерняшек: почти восемь десятилетий спустя после их рождения Мирна знала имя доктора, который их принимал. Или не принимал.

– Вы хотите сказать, что доктор Бернар вовсе не принимал пятерняшек? – спросила она, возвращаясь к фотографиям.