Время прибытия

Но вернемся к судьбе «Ста дней». Будучи делегатом XX съезда ВЛКСМ и выступая с высокой трибуны, я открыл всесоюзному форуму глаза на проблему «дедовщины», о которой был прекрасно осведомлен каждый прошедший армию делегат. Навзрыд поведав о горькой судьбе моего произведения, не первый год мыкающийся «по мукам согласования», я спросил: «Доколе?» Зал мне сочувственно похлопал. В перерыве делегаты пожимали мою руку, благодарили за гражданскую принципиальность, а по кулуарам между тем метались встревоженные военные люди, решая какой-то неотложный вопрос. И решили: с ответным словом выступил Герой Советского Союза «афганец» Игорь Чмуров и темпераментно обвинил меня в клевете на армию, мол, нет никакой «дедовщины» и никогда не было! По мановению невидимой руки многотысячный зал аплодировал стоя. Я сначала демонстративно сидел, сложив на груди руки и жертвенно усмехаясь, но, поймав укоризненный взгляд руководителя нашей московской делегации, тоже встал и, чуть не плача, стал хлопать человеку, обвинившему меня во лжи. А ведь на дворе стоял не 37-й, а 87-й – и никто за отказ аплодировать вместе с залом меня бы не расстрелял… Что бы сделал, скажем, Солженицын? Вышел шагами командора из зала и тут же дал бы гневное интервью Би-би-си, заодно отстегав литературных врагов и былых благодетелей, вроде Твардовского. Что бы сделал, например, Евтушенко? Не выходя из зала, он бы сочинил возмущенные стихи и прочитал на ближайшем вечере поэзии в Лужниках: «Когда румяный комсомольский вождь…» и т. д. Но я так не мог… Я был воспитан в духе советской соборности.

Однако события развивались стремительно. Вскоре немец Руст посадил на Красной площади свой самолетик, преспокойно миновав все пояса противовоздушной обороны. Воспользовавшись этим неофициальным визитом, а может, и нарочно организовав его (как показали недавние расследования журналистов), Горбачев с маху разогнал военную верхушку, недовольную генсеком и справедливо усматривавшую в его дилетантском миротворчестве угрозу безопасности страны. Армия была парализована. И Дементьев, даже не поставив никого в известность, кроме надзиравшего за свободной прессой члена Политбюро Яковлева, запланировал повесть в очередной номер «Юности». Ему тут же позвонили из военной цензуры и предупредили: «Снимите «Сто дней…»! Мы все равно не пропустим!» «Вы бы лучше Руста не пропустили!» – ответил Дементьев. И я надолго стал врагом армии. До сих пор многие офицеры, заслышав мое имя, начинают играть желваками, хотя потом, выпив и разговорившись, обязательно сообщают, что все, мной описанное, еще цветочки, а мне следует знать и про ягодки, которые полными горстями они трескали в своей командирской жизни…

Однажды газета «Мир новостей» проводила какое-то мероприятие, и я оказался в президиуме рядом с маршалом Дмитрием Язовым, бывшим министром обороны. Мы разговорились о фронтовой поэзии, и он очень порадовался: есть, оказывается, и в молодом поколении люди, разделяющие его любовь к боевой музе. Мы наперебой читали друг другу наизусть – Майорова, Гудзенко, Луконина…

Когда на смерть идут – поют,
А перед этим можно плакать…

Начался фуршет, мы с бывшим министром не раз и не два чокнулись, продолжая цитировать «стихотворцев обоймы военной».

Бой был коротким. А потом
Глушили водку ледяную.
И выковыривал ножом
Из-под ногтей я кровь чужую…

Язов подозвал кого-то из газетчиков, видимо, желая уточнить мое имя, но, услышав, что это «тот самый Поляков», помертвел лицом, а потом процедил сквозь зубы: «Из-за таких, как вы, развалился великий Советский Союз!» Кровь, основательно напоенная алкоголем, бросилась мне в голову: «А по-моему, СССР погиб из-за вас!» – «Что-о!» «Да, из-за вас! Я всего лишь рассказал правду о той армии, которой, кстати, командовали вы. Я выполнил свой профессиональный долг! А вы не выполнили?» «Почему это… не выполнил?» – грозно спросил он и отвел взгляд. «А потому что в августе 91-го вы должны были поднять армию и раздавить предателей, разрушителей страны – арестовать и Горбачева, и Ельцина. Обоих! Вы же фронтовик. Чего вы испугались? Тюрьмы? Вас все равно посадили. А так вы бы вошли в историю как спаситель СССР! Или хотя бы как маршал, пытавшийся спасти великую державу!» «Пролилась бы кровь…» – глухо возразил Язов. «Она все равно пролилась в 93-м, потом в Чечне…» «А вы бы смогли дать приказ стрелять на поражение в сограждан?» – спросил он. «Ради сохранения страны? Без колебания!» – ответил я с решимостью человека, привыкшего смело работать со словом. Язов посмотрел на меня с тоскливым недоверием и уехал. Видимо, я коснулся незаживающей раны его сердца. Наверное, не первый год бессонными старческими ночами он перебирал в памяти события того гибельного лета и мучился выбором, который мог изменить ход истории. Но не изменил…