Время прощать

В тринадцать лет Джун понадобилось всего несколько месяцев, чтобы понять: «парень ее мечты», тот, о котором она разгадывала тесты в журнале «Семнадцать», тот, кого увела у нее более красивая и сексуальная старшая сестра, скорее парень-кошмар и ничтожество. Слова «Эдвард говорит» стали у шестнадцатилетней Изабел новым способом начинать предложения.

«Эдвард говорит, что сквернословие неприлично. Эдвард говорит, что от хлопьев в сахарной глазури, например, „Лаки чармс“, испортятся зубы и снизятся шансы попасть в Лигу плюща. Эдвард говорит, что каждый скорбит по-своему и не надо ему мешать…»

Последнее было единственным верным высказыванием из всего, что когда-либо изрекал Эдвард Макнил. О скорби он мог говорить как никто другой, умел заставить тебя почувствовать умиротворение, ощутить себя обвитым коконом понимания настолько, что ты почти забывал, зачем вообще пришел в Центр для детей, перенесших утрату. Во всяком случае, на несколько минут. Поэтому Джун понимала, почему Изабел так сильно на него запала. С Джун это тоже случилось и длилось несколько недель, пока не началось «Эдвард говорит» и Изабел не стала радикально меняться.

– Она изменяется к лучшему, – убеждала Лолли, когда Джун, в смущении от того, что случилось с ее резкой, эгоистичной, таскающей сигареты, пробующей травку распущенной старшей сестрой, ходила по пятам за вытирающей пыль и полирующей мебель теткой.

– Но она вдруг превратилась в паиньку… вроде меня, – хныкала Джун. – Она говорит пожалуйста и спасибо!

– А разве это плохо? – удивилась Лолли.

В носу у Джун защекотало от запаха лимонной полироли.

– Она теперь странный робот, – объяснила Джун.

Ей не хотелось, чтобы вернулась прежняя злая сестра, но и новая точно не нравилась. Эта контролируемая… контролируемая словами «Эдвард говорит».

Только много позже, через несколько лет, Джун поняла, что контролировал Изабел не Эдвард, а горе. А Эдвард хорошо умел справляться с горем.

– Пусть лучше она ходит в школу, нормально питается и говорит «пожалуйста», чем ведет себя вызывающе, – говорила Лолли. – Не будь к ней строга. Пусть превращается в то, что ей нужно именно сейчас. Она никого не обижает, помни об этом. Изабел себя найдет. Люди всегда себя находят.

Эти слова надолго остались с Джун.

«Люди всегда себя находят…» «В самом деле? Нашла ли себя Лолли после гибели мужа, сестры и зятя и превращения в тихую женщину, которая разговаривала, только если к ней обращались?»

Когда к ней обращались, Лолли говорила много. Но если не разыскать и не спросить о чем-нибудь, она не начнет первой разговор. Не спросит, как дела с домашним заданием, пригласил ли тебя в школе кто-нибудь на танец или почему ты сидишь с таким печальным видом.

Однажды Джун не выдержала и закричала:

– Тебе даже наплевать, что я сижу здесь с таким лицом, будто сейчас заплачу!

– Мне не наплевать, Джун, – ответила Лолли. – Но я предпочитаю дать тебе для этого пространство.

Джун не считала, что в те дни ей так уж нужно было пространство. Хотя нельзя сказать, что лишнее пространство у нее имелось, когда приходилось делить одну большую комнату с сестрой, рядом с которой не хватало воздуха, и тихой кузиной, которая не сводила с них глаз. Если Джун чувствовала на себе взгляд, она понимала, что рядом Кэт.

Когда они втроем находились в помещении, все равно в каком, одна или две из них всегда покидали его. Ничего удивительного.

Джун вгляделась в небо, где зажглось всего несколько звездочек, и сосредоточилась на одной, надеясь, что та не окажется самолетом. Звезда требовалась, чтобы не отвлекаться. Новость Изабел потрясла ее. Эдвард, может, и негодяй, но он был рядом – всегда. Однажды, несколько лет назад, во время встречи на День благодарения, Эдвард сделал замечание Джун, что-то насчет того, что она дала Чарли плавленый сыр, а не более здоровый, например швейцарский или чеддер. И разве ей не все равно, чем она питает его растущие мозги и тело? Впечатлительную Джун очень задели его слова.

– Боже, как хорошо, что у меня с Эдвардом ничего не вышло, – прошептала она Изабел.

Изабел поморщилась, и Джун сразу пожалела о своих словах – во всяком случае, что сказала это сестре.

Но затем Изабел огрызнулась:

– Можно подумать, у тебя была возможность. А твой единственный большой роман сколько длился? Два дня? Не говори о том, о чем понятия не имеешь.

К тому моменту, когда были проглочены последние пироги с разными начинками и с тыквой, Изабел и Джун даже не смотрели друг на друга. Они вежливо избегали одна другую до следующего семейного сбора, на Рождество. А в промежутке обменивались обязательными поздравительными открытками ко дню рождения.