Время прощать

Гершел владел студенческим баром неподалеку от кампуса Мемфисского университета. Как и все подобные бары, он был популярен и всегда забит посетителями. Гершел оплачивал счета и припрятывал немного наличных. Так же как отец, он все еще мучительно преодолевал последствия собственного скверного развода, в котором безусловную победу одержала его бывшая: она получила обоих детей и практически все деньги.

Вот уже четыре года Гершелу приходилось жить с матерью в старом, медленно разрушающемся доме в центре Мемфиса. Он делил его с кучей кошек и терпел периодические запои матери. Несчастливая жизнь с Сетом и в ее душе оставила шрамы, в голове у нее теперь, как говорится, не хватало винтиков.

Он пересек границу округа, и настроение стало еще мрачнее. Гершел ездил на подержанном спортивном маленьком «датсуне», который купил главным образом потому, что его ныне покойный отец на дух не переносил японские автомобили, как и вообще все японское. Во время войны от рук японских захватчиков погиб его кузен, и с тех пор Сет дал волю своей оправданной ненависти.

Гершел настроил приемник на местную клэнтонскую станцию и сокрушенно покачал головой, услышав глупо-самодовольные комментарии диджея с пронзительным голосом. Этот совершенно другой мир он покинул давным-давно и надеялся забыть навсегда.

Он сочувствовал друзьям, по-прежнему живущим в округе Форд и не имеющим возможности вырваться отсюда. Две трети однокашников по старшим классам школы продолжали жить в здешних краях – работали на фабриках, лесопилках или водили грузовики. Их встреча по случаю десятилетия выпуска произвела на Гершела такое гнетущее впечатление, что на двадцатилетие окончания школы он не приехал.

После развода мать Гершела уехала из здешних краев и обосновалась в Мемфисе. Вторая жена Сета после развода тоже покинула Форд и осела в Джексоне. Поскольку ни одной из них семейный дом оказался не нужен, Сет сохранил его за собой вместе с землей, на которой тот стоял. Именно поэтому Гершелу приходилось возвращаться в кошмар своего детства, когда он навещал Сета – не чаще раза в год, пока отец не заболел.

Дом, одноэтажное краснокирпичное строение в фермерском стиле, располагался в глубине от сельской дороги, плотно окруженный мощными старыми дубами и вязами. На длинной открытой лужайке перед домом Гершел играл в детстве, но с отцом – никогда. Они никогда не перебрасывались бейсбольным или футбольным мячом, не устраивали веселых футбольных потасовок.

Свернув на подъездную аллею, Гершел еще раз удивился, какой маленькой казалась ему теперь эта лужайка. Он припарковался за стоящим во дворе незнакомым автомобилем с номерами округа Форд и, не выходя из машины, окинул взглядом дом.

Он всегда думал, что отцовская смерть не тронет его, хотя кое-кто из друзей предупреждал: все будет совсем не так. Ты повзрослел, научился контролировать эмоции, не обнимаешь отца при встрече, потому что он не из тех, кто поощряет объятия. Ты не посылаешь ему подарки, не пишешь письма, и уверен: когда он умрет, легко переживешь это. Немного грусти на похоронах, может, одна-две слезинки, но через несколько дней печаль пройдет, и ты вернешься к прежней жизни без всяких душевных ран.

Его друзья легко находили добрые слова для своих отцов. Они видели, как стареют их родители, и не задумывались о том, как перенесут их смерть, а когда она приходила, это оказывалось неожиданностью и ошеломляло безысходностью горя.

Гершел ничего не чувствовал – не было ни ощущения потери, ни печали о том, что закончилась целая глава в его судьбе, ни жалости к человеку, который страдал так сильно, что решился лишить себя жизни. Сидя в машине и глядя на дом, он признался себе, что ничего не чувствует к отцу. Вероятно, даже испытывал облегчение от того, что его больше нет: отцовская смерть означала, что одним осложняющим фактором в жизни Гершела стало меньше. Может быть.

Он направился к входной двери, которая открылась при его приближении. На пороге, утирая платком глаза, стояла Летти Лэнг.

– Здравствуйте, мистер Хаббард, – произнесла она сдавленным от горя голосом.

– Привет, Летти, – ответил он, остановившись на резиновом коврике, покрывающем цементный порог.

Если бы он знал ее лучше, возможно, сделал бы шаг навстречу и обнял или каким-нибудь другим жестом выразил сочувствие, но он не смог заставить себя это сделать. Гершел встречался с ней всего три-четыре раза в жизни и никогда не имел возможности узнать поближе. Она была экономкой, к тому же чернокожей, и ей положено было держаться в тени, когда в доме находился кто-нибудь из членов семьи.

– Мне так жаль, – вздохнула она, отступая.

– Мне тоже, – ответил Гершел.

Он последовал за ней в дом, через гостиную в кухню.

– Я только что сварила кофе. Хотите?

– Это ваша машина там стоит? – спросил он.

– Да, сэр.

– Почему вы поставили ее на подъездной аллее? Я думал, вы паркуетесь сбоку, рядом с отцовским пикапом.

– Простите, я просто не подумала. Сейчас переставлю.

– Нет, не нужно. Налейте мне кофе с двумя ложками сахара.

– Да, сэр.

– А где папин «кадиллак»?

Летти аккуратно налила кофе в чашку.