Время просить прощения

Усталость, неизвестность и дикий страх сказались на мне, и, упав на нары, я просто вырубился. Очнулся только рано утром, когда вокруг шумели, суетились, а у ворот стоял караул и требовал немедленно выходить и строиться. Нас ждал второй день, и он не обещал быть таким же спокойным, как первый.

– Засучи рукав, что непонятного? – Надо мной возвышался охранник в одежде, похожей на форму полицаев, что приходилось видеть еще там, в Союзе, только она была светло-серой, а не черной.

Я стоял на коленях перед двумя немцами, расположившихся возле стола, прямо на улице. Рядом горел костерок, точнее, это были уже угли, в которых покоилась, ожидая меня, железная палка. Стоя в очереди на получение метки, я уже видел, что мне грозит и как это будет выглядеть, но настроиться так и не смог. Вот и сейчас ноги предательски подогнулись, и я оказался на коленях. Полицай в сером, схватив за правую руку, держал крепко и орал на меня. Сил не было, я просто хлопал глазами и плакал. Слезы текли ручьем, осознание того, что происходит, только сейчас накрыло меня во всей красе.

Один из немцев, просто захватив левую руку, оголил мне ее до локтя, задрав рукав. То, что лежало на углях, было металлическим прутком, на конце которого было клеймо. Голоса, чтобы орать, просто не было, хрип, слюни, вот и все, что вырывалось изо рта. Когда клеймо прилипло к моей руке, я едва не откусил себе язык, а глаза от боли чуть не выкатились из орбит.

Не отпуская мою руку, немец кивнул второму, и тот подошел, наклонился передо мной. Что он делал, я также видел чуть ранее на другом таком же пленном, а на себе уже и не чувствовал. По коже стекала алая струйка крови, капая на землю буквально с каждого пальца. Мне накололи лагерный номер чуть пониже клейма. Кожа в местах воздействия на нее вздувалась и чесалась, но сделать я уже ничего не мог. Как только процедура завершилась, меня вывел из ступора немецкий солдат, пинком отправив назад в строй.

– И чего теперь? – задались вопросом пленные, стоя в строю.

– Немцы между собой говорили, услышал случайно… Это не трудовой лагерь… – прошептал я.

– Как это? А они что, разные бывают? – на меня обратили внимание.

Да, я слышал, что говорили немцы.

– Это лагерь смерти, здесь не будут заставлять работать, здесь мы будем умирать…

– Да иди ты, придумал же! – мне в спину даже прилетели пара тычков, но народ задумался, так как разговоры прекратились.

Что я знаю об этих лагерях? Да ничего, как и о чем-то другом, происходившем на этой гребаной войне. Господи, да почему именно я? В интернете столько желающих попасть на войну, хоть отбавляй, но нет, попал именно я. Понятно, что на форумах сидят лишь те, кто представления не имеет о том, что такое война, но через одного все герои. Да как же мне выбраться-то отсюда, а? Сотрудничать пробовал, уморили, избивая, расстреливали. Что еще теперь, заживо кожу снимать будут?

А дело и правда было дрянь. Нам не разрешили даже помыться, загнали вновь толпой в барак и оставили в нем. Кормить также не стали. Все галдели поначалу, но вскоре и самые борзые заткнулись, ибо снаружи начали раздаваться жуткие крики. Такой вой стоял, что все бросились к щелям в стенах в надежде хоть что-то увидеть.

– Ну, ну, чего там? – кричали, спрашивая, те, кому не досталось места возле дырок. А те из нас, кто умудрился прильнуть к такой щели, просто молчали.

Каждые несколько секунд от стен отходили мрачные люди. Что они там такого увидели, что их так придавило? Мужчины осунулись как-то, даже самые бойкие теперь молчали. А снаружи так и продолжался рев и вой тех, кому не повезло стать первыми.

– Я тебе говорю, всех сожгут, я-то видел! Наверное, сотню человек просто сожгли, дотла, а потом кости собирали… – два мужика, сильно за сорок, тихо перешептывались между собой, сидя на нижних нарах. Мои соседи.

Я лежал на своем ярусе и думал. О чем? Да все о том же. Попаду ли назад, в свое время, или мне предстоит тут задержаться?

…Наш барак не трогали восемь дней. Некоторые, и я в том числе, уже на стены лезли, мечтая хоть сухарь какой получить. Нет, нас не кормили, от слова совсем. Кое-кто пил свою же мочу, жажда мучила, хоть и холодно тут. Я пока не решился, но губы уже потрескались от сухости во рту. Есть хотелось так, что остатки разума подсказывали: скоро кто-нибудь из пленных убьет своего товарища, и начнется каннибализм. Кто хоть раз голодал, тот поймет, что это такое.