Время ранних разлук

Мне перед Ингой стыдно, что так произошло. Она может подумать: «А где-то ты все-таки трус».

Инга смотрит на часы:

— Уже поздно, пора домой.

Так она говорит каждый раз, перед тем как нам расстаться. Я ненавижу эту фразу. Нет, совсем не поздно! Я еще ничего не успел сказать.

— Инга, милая, походим еще немножко! — говорю я и беру ее за руку. — Ты знаешь, мне с тобой…

Инга смотрит на меня диковато, испуганно. Потом предлагает:

— Давай послушаем тишину.

Для чего? Чтобы я не продолжал дальше?

Город засыпает. Прохожих на улицах почти нет. Издалека доносится шум трамвая.

Мы возвращаемся.

Инга молчит. О чем она думает?

Неожиданно произносит:

— А Тучков герой. Сам облился этой известкой, зато других спас. В том числе меня…

Я завидую Тучкову. Почему я был так далеко от проклятого огнетушителя? Находился бы близко, как Тучков, обязательно кинулся бы на этот бушующий красный цилиндр.

— Мы теперь с тобой долго не встретимся, Инга.

— Почему?

— Уезжаем в лагеря. Завтра с зубными щетками в девять ноль-ноль быть у подъезда школы…

КУВШИНКИ

— Орудия к бою!

Мы выбегаем из укрытий, расчехляем полковую пушку. С нами, как всегда, старшина Исаев.

Старшеклассники чувствуют себя уже кадровыми военными, нам спуску не дают.

Исаев смотрит на секундомер, командует:

— Отставить! Медленно работаете. Повторим.

Мы огорченно расходимся. Мы знаем, что, если будем «медленно работать», нашему взводу скинут несколько очков, и мы проиграем соревнование.

Правда, очки можно наверстать на других занятиях, но это очень трудно. В общую сумму зачетов входит все: и стрельба из пистолета, и кросс, и быстрота построения. Отстанет один человек от взвода, не выдержав марш-бросок, взвод теряет пять очков, промахнется из пистолета — три, проиграем встречу в волейбол — двадцать.

— Орудие — к бою!

Лагерная жизнь всегда полна неожиданностей. Полтора месяца идет военная игра. Она тщательно, по деталям разработана в штабе сбора и хранится в тайне. В тихий послеобеденный час вдруг раздается сигнал тревоги. Или ночью, когда весь лагерь спит, в небо взлетает красная ракета…

Пока мы со старшиной Исаевым занимаемся огневой подготовкой, к окопам, где стоят полковые пушки, подходит майор Кременецкий.

— Отставить занятия! Старшина, ко мне!

Майор вручает старшине конверт.

— Распечатать через тридцать минут, — говорит майор. — Вольно! Отдыхайте!

Мы лежим на спинах на траве, смотрим в небо. По небу плывут белые-пребелые облака. Когда всматриваешься в них, ни о чем не думаешь, все забывается. Пройдет несколько минут, и незаметно сам для себя закрываешь глаза, засыпаешь.

Но сейчас, конечно, никто не заснет: всех мучает секрет запечатанного конверта. Что в нем?

Старшина командует «подъем». Мы спешно выстраиваемся. Исаев вскрывает конверт, отдает приказание:

— Взять винтовки, скатки и противогазы. Выступаем в поход. Марш-бросок на десять километров. Конечный пункт — деревня Кувшинки.

Сначала мы идем ускоренным шагом по лесной дороге, потом — бежим. Дорога то опускается в овраги, то поднимается круто вверх. По сухой земле громко стучат наши ботинки.

Сзади меня окликают. Оборачиваюсь на ходу. Это Тучков.

— Троицкий отстает, давай поможем. Останови Доронина.

— Владик!

Троицкий действительно выдыхается. По его лицу и движениям видно: далеко парень не побежит.

Тучков отбирает у него винтовку, я — скатку, Доронин — противогаз.

— Ну-ну, жми веселей, — кричит Тучков. — Мы тебя живого или мертвого доставим.

Бросок заканчивается хорошо. Наш взвод прибывает в деревню Кувшинки первым.

Исаеву и нам объявлена благодарность.

Исаев горд. В таких случаях он всегда говорит не без некоторой рисовки: «Мое воспитание!» Исаева командиры любят: в нем, высоком, стройном, всегда подтянутом и аккуратном, угадывается хороший будущий военный.

После команды «Вольно» Исаев снимает пилотку, расчесывает волосы. Мы тоже снимаем пилотки и обмахиваем ими свои круглые стриженые головы. Младшим командирам можно не стричься, нам — обязательно под нулевку. Горечи это доставляет не мало. В лагере — еще туда-сюда: никто не видит, все свои, а в Москве таким лысым явиться на урок танцев…

Взвод отпускают в лагерь, Курский запевает:

Помню городок провинциальный,
Тихий, захолустный и печальный…

Когда он оканчивает куплет, взвод дружно, с лихими выкриками подхватывает припев:

Таня, Танюша, Татьяна моя,
Помнишь ты знойное лето это?

Обычно мы поем эту песню, когда нам кажется, что поблизости нет майора Кременецкого. Но он словно из-под земли вырастает, едва только услышит «Танюшу».

— Отставить песню! Кто запевала? Курский?

Майор подходит к Курскому, спрашивает:

— Что вы улыбаетесь, как майская роза?

У Кременецкого несколько таких острот. Еще он может сказать: «…как лошадь на овес». Старый военный, большой любитель музыки, человек, который отлично знал и блестяще преподавал нам артиллерию, почему-то любил такие остроты. Говорят, что он сам смеялся над их бессмысленностью.