Время расставания

Сразу после окончания меховой ярмарки во Франкфурте Манокис отправился в Касторию — именно поэтому он не видел, как «вспыхнула» столица. Александр не переставал злиться: из-за забастовок не функционировали ни вокзалы, ни аэропорты, и мужчина уже целый месяц был заперт в Греции. Меховщик два раза в день звонил в свой магазин и в конце концов распорядился его закрыть. Метро не работало, и многие из сотрудников, проживающие в пригородах, не могли добраться до магазина и мастерской. Не спешили в магазин и клиенты. По словам Валентины, богатые кварталы были объяты смертельным ужасом, их обитатели не отходили от радиоприемников и с тоской смотрели на серо-голубые облачка, которые время от времени поднимались над Латинским кварталом.

Валентину события последнего месяца скорее развлекали. «Никто не может сказать, чем все это закончится, — рассказывала она по телефону Александру, который искренне беспокоился о дорогой ему женщине. — Но следует признать, что все происходящее достаточно жестоко. Студенты швыряют булыжники, полиция избивает их дубинками… Полицейских сравнивают с эсесовцами, но кто сталкивался с подлинными представителями этой организации, как ты и я…»

Наконец Александру удалось вернуться, и вот он шел по улице Фобур-Сен-Оноре, размышляя об американских клиентах, которые предпочитали не появляться в столице Франции во время волнений, думал он и о том, что ему, возможно, придется поднять на десять процентов зарплату своим работникам, после того как они вернутся в мастерские.

С мрачным видом Манокис толкнул дверь соседствующей с его магазином крупной художественной галереи, владельцем которой был Жан Пьер Тюдьё, эстет и щеголь. Он, всегда одетый с иголочки, встретил Александра в весьма растрепанном виде. Рукава его рубашки были закатаны.

— Надо же, пропащая душа! — воскликнул галерейщик, увидев Александра. — Тебе все-таки удалось запрыгнуть на корабль, который терпит бедствие!

Мужчины пожали друг другу руки.

— Не без труда, — признался Александр, с изумлением разглядывая беспорядок, царивший в зале.

Вдоль стен выстроились ряды картин в чехлах. На полу валялась крафт-бумага, картон и длинные куски бечевки, напоминающие притаившихся змей.

— Ты переезжаешь?

— Отличная идея! — в отчаянии воскликнул Тюдьё. — Де Голль говорит о хаосе, и он не ошибается. Если Франция станет коммунистической, я уеду в тот же час, и тебе посоветую последовать моему примеру.

Александр покачал головой.

— Тогда почему такой кавардак?

— Еще до того, как в этой стране все стало с ног на голову, я решил устроить выставку Людмилы Тихоновой, и ее вернисаж был назначен на ближайшую субботу. Мне удалось собрать все картины мастера, но мои служащие исчезли в неизвестном направлении, и вот я остался совершенно один, а мне еще надо все это развесить, — и огорченный мужчина обвел комнату рукой. — Не посоветуешь, как мне поступить?

Совершенно обессиленный Жан Пьер рухнул в кресло и вытер лоб платком.

— Приглашения разосланы месяц назад, открытие послезавтра. Это катастрофа, старина, настоящая катастрофа!

— Ты полагаешь, что кто-нибудь придет на вернисаж?

— Я на это надеюсь! Я не позволю каким-то там революционерам портить мне жизнь, я и так потерял слишком много денег в связи с этими событиями.

— Я помогу тебе. Вдвоем мы управимся быстрее.

— А ты сможешь? — Тюдьё воспрянул духом.

— Мой магазин закрыт уже десять дней. Ничего с ним не случится, если не открою еще и сегодня. И потом, ты был так любезен, согласившись приглядывать за моим бутиком во время моего отсутствия. Я буду рад помочь тебе.

Тюдьё вскочил.

— Ты спасешь мне жизнь! Отлично, начнем с полотен небольшого формата. Это самое незначительное. У тебя есть молоток?

Через час Александр был так же измотан, как и его друг, но большая часть картин заняли свои места на стенах. Несколько натюрмортов и серия поразительных портретов. Тюдьё суетился, перевешивал холсты с места на место, чтобы найти лучший ракурс для каждого, и Александр уже не вникал, что на них изображено: все сливалось перед его глазами в калейдоскоп из глубоких зеленых, насыщенно-синих и мрачных серых тонов.

— Ну вот, нам осталось повесить всего одну работу, но это — гвоздь программы, — объявил запыхавшийся Тюдьё, когда Александр принялся помогать другу высвобождать холст из нескольких слоев бумаги. — Знаешь, такая странная история. Еще в 1921 году это полотно должно было выставляться на Осеннем салоне, но его купили до начала выставки. Затем неожиданная новость: исчезло, пропало. Поговаривали, что это главное произведение Людмилы Тихоновой, истинный шедевр. А так как его никто не видел, в среде коллекционеров оно стало легендой. Пожалуй, пока поставим его вот сюда. Спасибо.

Жан Пьер вздохнул и потер поясницу.

— И вот год назад я был приглашен в качестве эксперта наследниками одного немецкого индустриального магната, который скончался в своем замке на Луаре. И что ты думаешь? В его гостиной я увидел «Нелюбимую». Сначала я подумал, что брежу, но нет, это действительно был пропавший портрет. Невероятно, не правда ли?