Время рожать. Россия, начало XXI века. Лучшие молодые писатели

На улице была весна. Среди полосок грязного нерастаявшего снега пробивалась первая трава. В неожиданно теплых сумерках возбужденно орали птицы и дети. Георгий чуть было не покачнулся от мощной волны счастья, накрывшей его, что называется, с головой. Жизнь! Вокруг него была жизнь — сладкая и свежая, как арбузное варенье. Он побежал в сторону шоссе, где носились забрызганные грязью автомашины — казалось, каждая машина визжит от счастья. Сразу же остановилось такси. Желтый цвет дверцы напомнил ему о лимонных дольках. «Наша доля не доля, а долька», — подумал он, с трудом сдерживая смех. Что же все-таки произошло? Он никогда особенно не интересовался ни Гитлером, ни фашизмом. Да Гитлер и фашизм тут были явно ни при чем. В видении было одно место — один фрагмент — вроде бы складка на рубашке Гитлера, то ли на рукаве, то ли на боку над ремнем. В этом месте было что-то такое… Если попытаться определить точно, была в этом месте какая-то особая, необычная глупость — какой-то брызжущий неземной идиотизм, действующий как пучок холодной воды из шланга, пущенный в лицо. «Да меня просто рассмешили! — догадался Георгий. — Это мой собственный инстинкт самосохранения рассмешил меня». Сидя в такси, он решил составить запись о происшедшем в виде небольшого рассказа или эссе, воспользовавшись несколькими незамысловатыми иносказаниями, которые на радостях показались ему чудесными. Дома он сразу направился к письменному столу, выбрал белоснежный лист бумаги, взял перо и баночку туши и аккуратно вывел заголовок:

МИСТЕР ИКС

Подумав несколько минут, он написал первую фразу:

«Как герой фильма, как Мистер Икс в маске, поспевающий всегда в последний момент, чтобы спасти других героев (составной частью которых он подспудно является), всегда неожиданно проявляет себя инстинкт самосохранения. И никогда нельзя предугадать, какую личину он выберет, поскольку он выбирает их на ощупь, без умысла, но безошибочно. Неужели этот тщеславный трюкач никогда не ошибается? Надо полагать, о боги, что он старается не допускать ошибок, ибо в противном случае он серьезно рискует остаться без зрителей, которые могли бы по достоинству оценить его мастерство».

Софья Купряшина ОДИН ДЕНЬ СЕРАФИМЫ ГЕНРИХОВНЫ

История старушки, занимавшейся сбором бутылок, была обыкновенной. Происходила она, естественно, из очень богатой дворянской семьи. Ее сослали на каторгу за то, что она носила пенсне и не хотела покупать очки. Когда она вернулась, сын не узнал ее и выгнал. Когда она сказала в Гнесинском училище, что до войны работала здесь концертмейстером, ее оставили в качестве уборщицы, но вскоре выгнали, потому что по ночам она страшно напивалась в пустом здании училища, бегала по темным коридорам, выла, приглашала каких-то ошибочно пострадавших людей, которые сдвигали парты и вынимали свертки с закусками.

Теперь она жила в пустом ларьке. Она очень опростилась и огрубела, стала жутко ругаться матом с продавцами палаток и временами проворно залезала на крыши палаток, чтобы снять с них ящики для бутылок. Все знали ее на этом пятачке. Она приставляла железную лесенку к палатке, и ее коричневые толстые ноги лихо мелькали то вверх, то вниз.

— Куда полезла, бабуля? — спрашивал ее продавец.

— Не видишь, что ли, ебена дрожь?! Ящики твои засратые снимаю, блядь. Хули не уберешь-то их?

— Ну работай, бабуля, работай.

Вообще она стала очень проворная. Вот только ноги почему-то не худели, но и не опухали. Просто были какие-то мясистые, вероятно, дворянские.

Вечером она выходила на Киевское шоссе, надевала на себя цветной платок и пенсне, садилась на кромку асфальта, расставляла ноги и со словами «бухла — заебись» приступала к ужину. Мимо ехали машины и грузовики, чуть ли не отдавливая ей ноги, но она сидела совершенно спокойно, глядя на затихающую к вечеру природу, и нежно щурилась на заходящее солнце. По мере выпивания она начинала перемещаться все ближе и ближе к Ростовской набережной, чтобы успеть попасть в вытрезвитель. Как инвалид войны, она платила 25 % штрафа, то есть чирик с небольшим или две самых хуевых поллитры. Сидя на солнышке на высокой горе перед набережной, она наблюдала за насекомыми и иногда переворачивала жучка, упавшего на спину, а иногда вдохновенно шептала: «Божья коровка, улети на небо, принеси нам хлеба…» На нее садились бабочки, и порою довольно жестоко кусали какие-то микроскопические мушки. Рассеянно матерясь, она яростно чесала укушенное место и тянулась к сумке за сигареткой.

Иногда снимала с себя все и лежала в траве. Вот зимой было хуже. Как-то раз, когда она лежала таким образом, ее нанюхал молодой колли, и они долго смотрели друг другу в глаза. Глаза у него были янтарные и внимательные.

— Я бычок подниму, горький дым затяну, люк открою, полезу домой. Не жалейте меня, я прекрасно живу, только кушать охота порой, — пропела Серафима Генриховна.

— У-у-у-а! Ах! Ах! Ах! — отозвался колли.

— Ну что, пёсочка, нравится тебе мое пенсне? — спросила она.

Пес немного подумал и убежал.