Время рожать. Россия, начало XXI века. Лучшие молодые писатели

На спине тут же возникли мурашки…

…Мама собиралась в театр. Процесс превращения ее в театральную зрительницу — само по себе зрелище. На кровати вдруг появляется красивое платье. Мама доделывает последние хозяйственные дела. Платье и мама пока автономны, но их тонкая связь уже чувствуется.

Мне представляется, что самолет готовится к старту. Вот он медленно катится по рулежной дорожке: в сумочку кладется пудреница, носовой платок, бинокль… Вот он подбирается к взлетной полосе: мама начесывает прядь за прядью, легкими касаниями придает пышным волосам форму… рисует стрелки на веках… пошел запах духов… Ответственный момент, в турбинах слышится гул: два силуэта сливаются в один — мама надевает платье… Самолет развернулся к старту… Мама подходит к зеркалу, загадочно улыбается. Все! Выражение лица больше не меняется. Лайнер разогнался, поджал шасси, и начался полет.

Квартира наша после ухода отца имела вид полуказенного помещения. Сувениры, вазочки, керамические подсвечники и прочие уютные безделушки сгинули в период развода. Оставшиеся крупные предметы имели только функциональное назначение, как в гостинице: кровати, накрытые скользким бежевым покрывалом с веревочными косичками по бокам, вешалка с четырьмя крючками, на одном из которых висела моя пестрая шуба и варежки на длинной резинке… Нециклеванный пол, тусклое освещение…

Мама ушла в оперетту, заполненную светом и яркими костюмами. Я включила телевизор. Он разогрелся, на серо-голубом экране появилась мощная, как Днепрогэс, певица. Казалось, что у нее в горле прорвало плотину…

Выключив телевизор, я взяла флейту, встала перед зеркалом и заиграла. Мне вдруг почудилось, что перед глазами дымчато-яркий свет, а сама я — на сцене, окантованной рампой. Передо мной — партер, переходящий в амфитеатр и стиснутый по бокам ложами бельэтажа. Зал ахает и аплодирует. Я кланяюсь и играю на бис.

Я побежала на кухню, зачерпнула из кастрюли горсть винегрета и натерла щеки. Зрители рукоплескали, я стояла красная и счастливая. Но тут зазвонил телефон,

— Здравствуй, — незнакомый мужской голос назвал меня по имени. — Позови, пожалуйста, маму.

— Ее нет, она в театре.

— А папа?

— А папа теперь живет в другом подъезде. Могу дать его телефон. Вы чей знакомый, мамин или папин?

— Мамин, — торопливо ответил голос. Казалось, он расстроился.

— Что ей передать?

— Пожалуй, ничего. Я хотел на нее посмотреть, как раз еду мимо.

— Ну и заезжайте к нам. — Я помолчала и для пущей убедительности добавила фразу из какого-то кинофильма: — В нашем доме всегда рады гостям.

Гость прибыл примерно через час. Он был высок и красив, в руке держал круглую высокую коробку, в каких раньше перевозили шляпы. Внутри оказался торт в форме сказочного дворца.

Мы пили чай. Разговаривали. Иногда повисала очень пустая пауза. Гость отрезал очередной кусок торта. Я ела. Он смотрел в пустоту, потом словно спохватывался и задавал мне какой-нибудь вопрос о школе. Я отвечала, но такой скучный диалог не мог продолжаться бесконечно, и снова наступало молчание.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Девять.

— Когда мне было столько же, — улыбнулся гость, — со мной произошел интересный случай. Я шел с товарищем по улице и врал ему, что я колдун. Я рассказывал ему, как летом приехал к бабушке в деревню и выловил всю рыбу из пруда. Всю-всю, ничего не оставил местным жителям. После этого они решили, что я колдун, и старались наловить рыбы впрок, пока я не приехал на каникулы. А мою бабушку считали бабушкой колдуна и в деревенском магазине продукты ей давали без денег. И когда я заканчивал свой рассказ, от дерева сверху отломилась здоровенная мокрая ветка и упала мне на голову. С тех пор, когда я вру, никогда не хожу под деревьями. Вот так. Тебе мама про меня не рассказывала?

— Мама мне пока ни про кого не рассказывала. Хотите, я вам поиграю на флейте?

Гость кивнул. Я развернула ноты.

Он слушал, наклонив голову к плечу. Внимательно, не обращая внимания на ошибки и неточности. Меня так никогда не слушали. Я играла, сожалея о своем маленьком репертуаре.

Последний звук исчез. Мы опять молчали, но это уже не было в тягость. Пауза была заполнена пониманием.

Я принесла глянцевую розовую тетрадь с рассказами. Положила перед гостем и позволила почитать. Его взгляд отъехал недалеко от начала и оцепенел. Затем вернулся и еще раз скользнул по строчке. Чтобы поддержать его волшебное состояние, я снова взяла флейту и заиграла. Во мне поднималась радость оттого, что я гостеприимна по высшему разряду.

До прихода мамы гость больше не вымолвил ни слова.

Мама вернулась домой не одна. Через десять минут тетрадь, оставленная на столе, превратилась в длинные узкие клочья и полетела в унитаз. Вода не могла утопить такое количество бумаги, и на поверхности плавали вполне узнаваемые фрагменты текста…

На следующий день мама говорила по телефону приятельнице:

— Ну кто бы мог подумать, что она такая дура… да… да… Где могла набраться?.. Не говори! Ну что делать… гены, да… вся в него… Единственная отрада, что вырастет, выйдет замуж, разведется, а внуки останутся при мне…

Вот, собственно, и все.