Время рожать. Россия, начало XXI века. Лучшие молодые писатели

Я ВСЕ ВРЕМЯ ДУМАЮ О ЖЕНЩИНАХ. Всегда, сколько себя помню, даже когда вроде бы думаю о чем-то другом — все равно, в глубине души думаю только, только о женщинах. Все остальное мне неинтересно! То есть интересно, но лишь как очередной повод подумать о женщинах. В особенности о девочках. О том, как я их всех трахаю, всех симпатичных девочек и женщин, вместе и по отдельности, в различных позах. Например, негритянок. А иногда — старух. И новорожденных. И мертвых…

А иногда я думаю о мужчинах. И о всяких животных. И даже о растениях. И о земле. И о небе… Но больше все-таки о женщинах.

ЕЩЕ Я ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ КАКАТЬ. Когда какаешь — так хорошо, какал бы себе и какал — всю жизнь! Но чтобы какать, приходится есть. Есть я тоже люблю, но еда так дорого стоит, а у меня совсем нет денег. Вот, может быть, в журнале пропечатают это эссе, заплатят мне денег, я тогда пойду в магазин, поем — и покакаю…

ВОТ ОПЯТЬ грезилось сообщить нечто существенное, а получаются одни пустяки. Словно бы и нет во мне ничего серьезного, значительного, чтобы поделиться с остальным человечеством. Откуда тогда эта графомания, эта неутолимая тяга к бумаге? Еду, бывает, в метро, достану листочек, ручку над ним шариковую занесу, да и сижу полчаса с глупым лицом, пока не выйду на своей станции, так и не накалякав ни полсловечка.

ЛЮДИ, Я ВАС ОБМАНУЛ. Я с таким трудом привлек-таки к себе ваше драгоценное внимание — и вот, мне совершенно нечего сказать вам.

Что отчасти оправдывает меня?

Ну, во-первых, в моих действиях не было злого умысла: я, извините, не ведал, что творил.

Во-вторых, в подобном дурацком положении рано или поздно оказываются буквально все известные поэты, просто они, чаще всего, не решаются признаться в этом ни себе, ни публике, и на всеобщее недоумение ответствуют — кто вялой деградацией, кто молчанием, кто зачеркнуто.

И наконец… Вы же сами этого хотели…

НЕ ЗАБЫТЬ УПРАЗДНИТЬ ГРАНИЦЫ. Не забыть отменить смертную казнь.

ЛЕГКО СКАЗАТЬ — поставь чайник! Это значит: встать, подойти к плите, взять чайник, снять с него крышку, положить ее влажным низом вверх, чтобы пыль не налипла, затем слегка поболтать чайник, чтобы поднялись со дна отваливающиеся кусочки твердой внутристенночайничной накипи, затем, коротко опрокинув чайник в раковину, выплеснуть остатки прежней воды, говорят, она чем-то нехороша, затем нужно идти в ванную, потому что кухонная раковина так завалена грязной посудой, что чайник не пропихивается между нею и краном, — итак, заходя в ванную, включить свет и, потянув на себя ручку, открыть дверь, это все левой рукой: в правой — чайник, — в ванной чайник придется в левую руку взять, чтобы правой, согласно старинному предрассудку, закрутить горячий кран потуже, ведь горячая вода почему-то непрозрачна, мутновато-бела, возможно, даже хлорирована, она, конечно, быстрее закипит и вообще, но эстетичнее закрутить протекающий горячий кран потуже, все равно будет капать, но меньше, в иных домах горячие краны с красным кружком, холодные — с синим, а у меня, по равнодушию слесаря — оба с синим, и всякий раз приходится проверять свои интуиции на ощупь — трогая трубы, а ведь еще и не сразу поймешь, а призадумаешься — обожжешься, наконец, открыть и вправду холодный кран, подставить под струю многострадальный чайник, и ждать, а когда наполнится до краев, пожалуй, чуть-чуть все-таки вылить, через носик, да, закрыть кран, потом вернуться на кухню, по дороге разобравшись с дверью и потушив свет, а там еще целая история со спичками и газом…

КАК Я УСТАЛ ЖИТЬ. Боже мой. Люди обижают меня. Никто меня не любит. Никому я не нужен. Бедная моя голова, бедный мой живот. Я сейчас расплачусь. Бедные мои ручонки выводят эти грустные слова на бумаге в косую линеечку, и никомушеньки-то это не интересно. Может быть, мне надо жениться? Но я уже пробовал, и ничего хорошего из этого не получилось. Никакие жены меня не выносят, а я не выношу их. Ой, какая красивая зеленая летающе-ползающая малютка!

БЫВАЕТ ТАК: проскользнет что-то, в слове ли, в движении, бестактность, что ли, такая, или попробуешь, вроде, замять, да не тут-то было, стена, и осмыслить-то не успеешь, а время пошло, и растет это, и вот уже целая пропасть нелюбви, навсегда, пока не поплачешь и не покаешься.

ПОХВАЛИВАЯ ВЕЛИКИХ, мы как бы примазываемся к ним.

ОБНАРУЖИЛ ПАРАДОКСАЛЬНУЮ ВЕЩЬ: видя ежедневно много-много всего, кажущегося похожим на все остальное, люди ничего не говорят; — но, изредка натыкаясь на нечто, очевидно из ряда вон выходящее, немедленно говорят: «это уже было», «похоже на» и т. п.

Странно, не правда ли?