Время рожать. Россия, начало XXI века. Лучшие молодые писатели

Всё произошло так стремительно, что Лаврентий еще не успел ничего понять, когда лейтенант уже лежал в луже крови и дергал ногой.

Лаврентий не помнил, как он выскочил из кабинета и сбежал из милиции на улицу.

13

ЛАВРЕНТИЙ ЗАЙЦЕВ ВЕРНУЛСЯ

Полтора месяца Лаврентий Зайцев бомжевал по подвалам города Уссурийска и жил как придется.

Однажды он пошел на базар, выпрашивать подаяние, и там встретил Светлану. Светлана его сначала не узнала, а когда узнала — заплакала и повела Лаврентия домой отмывать и кормить.

Чистый Лаврентий сидел в кухне и курил. А Светлана в фирменном фартуке с тигром хлопотала у плиты.

Лаврентий вспомнил, что купил этот фартук бывшей жене и заулыбался.

Антон Никитин ПОВЕСТЬ О НЕКОЕЙ БРАНИ

«Сочинена эта повесть о некоей войне, случившейся за наши грехи в благочестивой России, и о явлении некоего знамения в нынешнем последнем поколении нашем».

Евстратий(?) «Повесть о некоей брани»

«Вышли два больших змея, готовые драться друг с другом; и велик был вой их, и по вою их все народы приготовились к войне».

Есфирь

«…ажно царевич лежит во Спасе зарезан и царица сказала: зарезали-де царевича Микита Качалов да Михайлов сын Битяговского Данило да Осип Волохов».

Свидетельство игумена Савватия

С самого утра началось. Прохожий у метро остановился, пытался закурить, был неосторожен. Ветер все время срывал огонек со спички, а — то ли с перепою, то ли от нервов — прикрыть не догадывался долго. Потом весь сжался, догадался наконец-то, и все так быстро произошло. Сгорел он, только одежда осталась коробом стоять, а потом с грохотом рухнула. «Был бы в сапогах — так бы и остался стоя, а тут ботинки — у брючин сцепления никакого, вот и упал, как дерево», — подумал Петр, а из брючин — пепел — ручейками — рассосался — по снегу, по снегу и исчез; только и пользы, что ходить по скользоте легче стало — зола все-таки. Стали прохожие собираться, смотрят — сгорел весь, даже пепла уже толком не собрать, кто-то в милицию побежал звонить. Слева в толпе — про скрытую энергетику, справа — про запой и водку, а Петя потрогал кожух, сказал, что, мол, орехи, они завсегда так — скорлупа если твердая, то внутри — почти точно — пусто, и думать начал, почему одежда задубела. «Наверное, у них сначала кровь вся вытекает, засыхает тут же, а что высохнуть не успело — морозом прихватило — и ага».

В ботинках, верно, осталось, что родственникам снести, их сразу накрыли газеткой, кирпичом от ветра придавили, но Петр видел, что зола сочится еще, через шнурочные дырочки, что ли, а говорить — лень. Потом милиция приехала, взяли одежду, заломали рукава, чтобы влезло в воронок, ботинки тоже взяли и уехали. Бабка охнула сбоку, заковыляла дальше, Петр подумал, подумал, не понял, чего расстраиваться-то — так все хорошо и чисто произошло; оглянулся вокруг — смотрит — пачка сигарет лежит в стороне, синяя, раскрытая, как с желтыми зубами. «Точно, — подумал Петя, — он ее как-то в руках ухитрялся держать, вот она и выпала, сам он как труха рассыпался, пальцы тоже, и все». Подобрал пачку, пошел в метро — вроде на работу опаздывает — первый день после отпуска. В переходе все размышлял, зачем взял, не курит ведь, но не класть же на место, не помешает. Достал из кармана «единый», еще удивился, что по размеру на пачку похож, показал мужику на входе, только потом опомнился, вернулся; спросил про бабушку, бабушка все время тут стояла. Выяснилось, что ушла на пенсию, Петр расстроился страшно, залез в поезд и стал вспоминать ее, и как она ему головой кивала, и какая аккуратная была.

«Вот надо же, привык я к бабушке, она вроде мне как родная стала, может, я ее и полюбил даже».

Классический дебют должен переходить в ничейную раскладку. Семен с Кириллычем для начала схлестнулись на вечном вопросе о невинно убиенном царевиче Дмитрии Углицком. Семен, ненавидящий царизм, раз за разом бросал восьмилетнего отрока в приступ эпилепсии, да на ножичек, Кириллыч противостоял, простраивая милые его сердцу интриги до самой златоглавой столицы, и при помощи Битяговских кромсал мальчишеское горло от уха до уха.

Пили сидя на ящиках из под яблок, молча, как всегда. Семен, более свободный, иногда ходил проверить давление в котлах, Кириллыч в это время вплетал в затейливую аферу Марию Нагую, Бориса Годунова и строгого следователя Шуйского. Шуйский, правда, был ненадежен — сам не знал, чего ему надо и в любой момент был готов поверить Семену с дурацким самоубийством.

«Ну пойми же, — внушал Кириллыч через века, — Я сам видел, как они его резали».