Время Рыцаря

Душ принимать не хотелось: уж слишком холодно было в башне, причем холодно как-то по-осеннему. Если бы в печурке оказались дрова, Альберт, не раздумывая, разжег бы их. Но дров не было, и тогда из сундука был извлечен толстый колючий плед и наброшен поверх одеяла. Однако сам камин не остался без внимания. Привлекла внимание чугунная задняя плита, полускрытая печуркой. Альберт взял свечу в виде гнома, шляпка которого уже успела оплыть, и поднес к плите. На ней был изображен какой-то замысловатый герб, суть которого терялась в грубых завитушках, а вот надписи поверх герба и под ним были старательно сведены зубилом. Это удивило, ибо трудно было себе представить, чтобы в чугуне каминной плиты отливались сакральные письмена, потребовавшие в дальнейшем уничтожения. Больше похоже на следы религиозных войн. Хотя нет, наверное, на смену владельца… Какому аристократу нужен чужой девиз в собственном камине? Альберт провел пальцем по шероховатой поверхности, тут же оцарапался о заусенец и отдернул руку.

Попытка почитать на ночь какую-нибудь книгу провалилась. Как назло, книги он захватил одна другой мрачнее, а купленные утром 'Страшные истории Луары' тревожили его душу, хотя днем, где-нибудь в шезлонге под солнцем, они вызвали бы лишь смех. Но и музыку слушать не хотелось из-за боязни пропустить какие-нибудь посторонние звуки. Какие звуки боялся пропустить Альберт – этого он и сам не знал. Скрип двери? Шаги на лестнице? Смеяться над страхами не получалось – внутренний смех выходил натянутым. В итоге, не в силах ничего с собой поделать, Альберт просто лежал с открытыми глазами, натянув одеяло до подбородка, жалел об отсутствии снотворного и слушал замковую тишину, нарушаемую то скрипом, то шорохом. Иногда завывал ветер за массивными стенами и слышался хриплый плач совы где-то в районе старого сада. А лунный луч незаметно, но уверенно полз по стене в сторону зеркала.

Чтобы отвлечься от жутких мыслей, Альберт опять постарался переключиться на времена древние, попытался представить себе людей прошлого, которые почли бы за счастье переночевать в такой комнате в непогоду. Но представить их счастье не получалось. Зато все сильнее становилось ощущение присутствия чего-то постороннего и темного, чего-то такого, что прошлую ночь лишь приглядывалось, а вот теперь решилось заглянуть в гости. И это ощущение росло по мере перемещения лунного пятна, которое уже лизало край рамы.

Альберт и закрывал глаза, и снова открывал их; он то поворачивался к зеркалу лицом, то отворачивался, а все равно из башни хотелось бежать со всех ног. Куда угодно, хоть в лес. И это назойливое искушение – посмотреть в зеркало… 'А может, просто взять да повернуть его лицевой стороной к стенке? – неожиданно подумал Альберт и, решительно откинув одеяло, сел на кровати. – Оно ведь просто стоит на полу. Давно надо было так сделать, еще засветло'.

Поднявшись, он бочком подошел к пугающему раритету и осторожно ухватился правой рукой за раму, пытаясь приподнять угол и повернуть зеркало, как циркуль. Но это оказалось непросто. Тогда пришлось ухватиться уже обеими руками и подтянуть раму к себе. В зеркале блеснула полная луна.

– Ну что, сэр Роджер, – громко проговорил историк, чтобы разогнать уверенным голосом витающий в комнате страх, – ты-то, наверное, не боялся здесь ночевать?

И уже изготовившись крякнуть и поднять зеркало, Альберт вдруг не смог перебороть искушение и глянул прямо в темную муть с белым пятном луны. Да и глянул-то только потому, что показалось, будто это белое пятно лица, и Альберт попытался его разглядеть, и разглядел, и руки ослабли, а рама стукнула об пол.

На него смотрел рыцарь в серой кольчуге. Смотрел прямо в глаза из своего зазеркалья, словно глядел в собственное отражение. Звуки ветра за окном вдруг исчезли, комната померкла, и тут же что-то вязкое, цепкое, невидимое, навалилось, скручивая тело. Вырываясь, Альберт в панике замычал, захрипел, взвыл остервенело, но запястья приковало к раме, и от глаз рыцаря стало невозможно отвести взгляд. Но и то чужое лицо, все в глубоких продольных морщинах, тоже перекосило страхом.

4