Время шакалов

Тот парень, что уколол Михаила Ефимовича шприцом, подошел к нему и стал душить за горло. Остальные смеялись, глядя как синеет лицо бомжа. Но Митяй остановил удушение и сказал: – Я тоже хочу задушить кого-нибудь. Давайте задушим бомжа по – настоящему: повесим на дереве, как показывают в кино. Здесь, неподалеку, у ручья стоит береза – на ней и повесим бомжа, как будто он сам повесился! Потом расскажем девкам – они обхохочутся, когда узнают.

Сейчас словим кайф, а потом и займемся бомжом. Такая удача сегодня: и дозу достали и человека убьем – я ещё ни разу человека не убивал, а так хочется посмотреть на предсмертные муки, чтобы потом рассказывать всем.

Михаил Ефимович, с выпученными от удушья глазами, полными слез, ждал своего смертного часа: нет, не удалось ему вырваться из этого проклятого города и вернуться домой к обычным нормальным людям, чтобы и самому стать обычным и нормальным человеком – город не желал отпускать свою жертву.

Наркоманы постепенно впадали в транс, глаза их стекленели в отблесках сгорающей бумаги. Митяй бросил в огонь несколько книг и, глядя как они занимаются пламенем, лег рядом и затих. Двое других расположились на лежанке Михаила Ефимовича и что-то бормотали.

Михаил Ефимович очнулся от ступора, в котором находился, и стал лихорадочно искать скобу с зазубриной за своей спиной, а нащупав её, подсунул скотч, связывающий руки и как пилой начал рвать свои узы. Освободив руки, он осторожно размотал ноги и пополз прочь от своего угла, прикрываясь пиджаком, что лежал у него на коленях.

Митяй, в забытьи, двинул ногой горевшие книги, огонь перекинулся на сухой голубиный помет, перемешанный с травой, оставшейся от гнезд, пылью и всяким хламом, который вспыхнул как порох и огонь побежал вдоль чердака и к центру, охватывая всё пространство. Михаил Ефимович еле успел протиснуться в люк, который захлопнул за собой, кубарем скатился по лестнице вниз, вскочил на ноги у самого выхода из подвала и выбежал вон.

Отбежав несколько метров, он остановился и обернулся. Отблески пламени в темнеющих сумерках играли на стеклах слуховых окон: пожар уже охватил весь чердак и кое-где языки пламени вырывались наружу, через выбитые стекла.

–Ага, сгорели, твари, – мстительно подумал Михаил Ефимович, – не вы меня повесили, а я вас поджарил, хотели убить человека, а убили себя самих.

Он поднял голову к небу и, сорвав со рта полоску скотча, вдруг завыл по– волчьи: тоскливо и протяжно. Он опять остался один: без денег, без документов, лишился вещей, собранных в дорогу, но был свободен и жив – огонь порвал все его связи с этим домом, этим городом и этими людьми, которые хотели его убить, просто так – из развлечения.

Прочь, прочь из этого города, который так и не стал ему родным и близким, в котором он бессмысленно прожил более тридцати пяти лет и который он покидает с радостью, сожалея лишь о своей загубленной жизни. Каясь, что не сделал этого много лет назад, а всё гнался и гнался за призрачной надеждой на обеспеченную и интересную жизнь. Но пусть, хоть остаток своей жизни, он проживет там, где и должен был прожить её всю.

Михаил Ефимович оглянулся, ещё раз, на разгорающийся пожар и медленно пошел прочь: к вокзалу, к электричке, к машине – которые увезут его дальше и дальше от этого проклятого города, приближая к родному дому, где он надеялся обрести покой.

«Морозным зимним вечером, в заснеженной степи у куста саксаула лежал старый тощий шакал, с всклокоченной шерстью. Рядом с ним валялась объеденная туша антилопы сайгак, которую шакал удачно загрыз два дня назад.

Старый шакал приподнял морду и, принюхиваясь, стал всматриваться вдаль, где показалась цепочка теней – это стая шакалов рыскала по степи в поисках добычи. Стая тоже учуяла старого шакала и, повернув, направилась к нему. Старый шакал, понимая, что бегством ему не спастись, встал, отряхнулся и, подойдя ближе к туше сайгака, ощерившись, ждал приближения стаи.

Шакалы, увидев добычу, заскулили, залаяли и окружили старого шакала кольцом горящих в вечерних сумерках глаз. Их вожак – молодой и сильный шакал, бросился на одинокого и старого чужака, сбил его с ног и одним движением острых клыков разорвал ему горло.

Вся стая с визгом бросилась на добычу. Через несколько минут от старого шакала и туши сайгака остались лишь разбросанные кости и клочки шерсти, заметаемые снегом начинающейся степной метели».