Время смеется последним

В кармане вибрировал телефон — вот уже несколько часов, почти непрерывно, с того самого момента, как Алекс с Кари-Анной вышли из греческой закусочной. Неужели вибрации передаются через тело и она их чувствует? — думал Алекс.

— Дай! Люлю!

Алекс понятия не имел, почему Кари-Анна решила назвать его телефон «люлю», но он, разумеется, не собирался ее поправлять.

— Маленькая моя, что ты хочешь? — с чрезмерной (казалось Алексу) заботливостью спрашивала Ребекка: после проведенного на работе дня она часто в разговоре с дочерью впадала в преувеличенно заботливый тон.

— Папа! Люлю!

Ребекка перевела вопросительный взгляд на Алекса.

— Что за «люлю»?

— Откуда я знаю?

Они спешили на запад, чтобы успеть дойти до реки к заходу солнца. Из-за потепления и связанной с ним «корректировки» земной орбиты зимние дни сократились: в январе теперь солнце садилось в четыре двадцать три.

— Давай ее мне, — сказала Ребекка.

Она вытащила Кари-Анну из слинга и поставила на закопченный тротуар. Кари-Анна сделала несколько смешных неуклюжих шажочков.

— Так мы не успеем, — напомнил Алекс.

Ребекка подхватила малышку на руки, они пошли быстрее. Сегодня Алекс встретил жену под дверью библиотеки; в последнее время он встречал ее часто, даже если они не договаривались заранее, — просто чтобы не сидеть в квартире, заполненной грохотом стройки. Но сегодня была еще одна причина: он хотел наконец рассказать ей о своем договоре с Бенни. Сколько можно тянуть.

Пока они добирались до Гудзона, солнце успело скрыться за дамбой, но, поднявшись по ступенькам до надписи «Прогулки с видом на Гудзон!» (по парапету дамбы тянулись рекламные щиты), они увидели его снова: оно висело над Хобокеном, оранжевое, как яичный желток. «Сама!» — выкрикнула Кари-Анна и, как только Ребекка опустила ее на ножки, потопала к железной ограде, всегда в этот час облепленной людьми. До возведения защитной дамбы многие из них (как и Алекс), скорее всего, вообще не замечали закатов. Зато теперь возлюбили. Пробираясь вслед за Кари-Анной в толпу, Алекс взял жену за руку. Ребекка, сколько он ее помнил, всегда носила нелепые массивные очки — будто в противовес собственной женственности и сексуальности. Оправы были разные: иногда как у героини старого шпионского фильма «Дик Смарт 2.007», иногда как у бэтменовской Женщины-кошки. Алекс был доволен, что в борьбе с очками Ребеккина сексуальность все-таки выигрывала — правда, в последнее время он не был в этом так уверен: очки, плюс ранняя седина, плюс ночные бдения над книжками делали свое дело, и Алексу уже казалось, что Ребекка потихоньку врастает в тот образ, за которым раньше пряталась, превращается в замотанную, затурканную профессоршу — пашет, чтобы успеть сдать книжку в срок, читает два курса в университете и председательствует в куче комитетов. И меньше всего в этой картинке Алексу нравился он сам: стареющий музыкальный фанат, который не в состоянии заработать на жизнь и поэтому вытягивает жизненные соки (во всяком случае, остатки сексуальности и женственности) из жены.

В академическом мире Ребекка была звездой. Ее новая книга раскрывала феномен словесных оболочек — таким термином она обозначила слова, которые практически утратили смысл и мало что значат без кавычек. Этих слов становилось все больше: «друг», «текст», «реальность», «реальный» — и все они были выхолощенные, пустые, одна шелуха. Некоторые слова — скажем, «поиск», «пространство» или «облако» — явно обессмыслились от частого использования в сети; с другими дело обстояло сложнее, а кое-что и вовсе казалось необъяснимым: как, например, слово «американец» превратилось в ироническое прозвище? И почему «демократия» звучит теперь так издевательски-насмешливо?

Как обычно, в последние несколько секунд перед тем, как солнце скользнуло за горизонт, толпа застыла. Даже Кари-Анна затихла у Ребекки на руках. Алекс закрыл глаза, наслаждаясь едва ощутимым солнечным теплом на щеках, слушая плеск волны от проходящего парома. Но солнце село, и люди вдруг задвигались, словно спало заклятие. «Сама!» — Кари-Анна побежала вдоль решетчатой ограды. Смеясь, Ребекка кинулась вдогонку. Алекс торопливо заглянул в свой телефон.

джон: дмает

санчо: да

кэл: послл к чрт

И каждый ответ вызывал в душе Алекса маленький всплеск эмоций, к этим всплескам он привык быстро, за несколько часов: «да» — торжество с презрением пополам; «нет» — разочарование с примесью уважения. Он начал набирать ответ, когда рядом послышался ускоряющийся топот и отчаянный крик его дочери:

— Люлюуууууу!!!

Алекс быстро сунул телефон в карман, но было поздно: Кари-Анна уже стояла рядом и тянула его за штанину.

— Дай-дай-дай!

Тихо подошла Ребекка.

— Так это и есть «люлю»?

— По всей видимости.

— Понятно. Ты давал ей телефон?

— Да ладно, один разок всего. — Но его сердце колотилось.

— Вот так взял и поменял правила — сам, единолично?

— Я их не менял, просто так вышло. Ну прокололся. Могу я проколоться раз в жизни?

Ребекка вскинула брови.