Время смеется последним

— Нет, — буркнул он и отвернулся к окну, подставляя покрытый испариной лоб под струю речной свежести с Гудзона. Компания «Свиное ухо» (процветающая, сколько бы ни кричали, что «из свиного уха шелковый кошель не сошьешь») занимала два этажа в здании бывшей кофейной фабрики в квартале Трайбека. Монашек он тогда так и не записал. К тому времени как он вернулся из монастыря, в офисе уже лежало письмо с отказом.

— Нет, — повторил он. — Не хочу.

Он чувствовал себя так, будто его втоптали в грязь. Проколы с исполнителями у них бывали всегда, иногда по три раза в неделю, но сейчас к неудаче подмешивался яд стыдных воспоминаний из прошлого; получалось, что это он, Бенни, во всем виноват и, значит, ему и исправлять. Так, хорошо. А что он нашел когда-то в этих сестрах-вокалистках, чем они его взяли?

— К черту миксы. Лучше сам к ним съезжу.

На лице Колетт промелькнул целый калейдоскоп выражений: изумление, подозрительность, озабоченность — не будь Бенни сейчас в таком смятении, его бы это повеселило.

— Точно? — спросила Колетт.

— А почему нет? Прямо сегодня и съезжу, сына только заберу из школы.

Саша, его ассистент и правая рука, принесла сладкий кофе со сливками. Бенни вытащил из кармана красную эмалевую шкатулочку, щелкнул хитрым замочком — крышка откинулась, — ухватил дрожащими пальцами несколько тонких золотых хлопьев и бросил в чашку. Он завел этот ритуал месяца два назад, после того как прочел в одной книжке, что золото в сочетании с кофе повышает потенцию: так считали древние ацтеки. Но Бенни интересовала не просто потенция, он рассчитывал на большее — надеялся вернуть само влечение, драйв, который у него всегда был, а потом вдруг загадочным образом пропал, словно испарился. Почему это произошло? Когда это произошло? Когда они со Стефани разводились? Когда делили и не могли поделить Кристофера? Когда ему недавно стукнуло сорок четыре? Или когда у него на левой руке появились круглые, как монетки, рубцы от ожогов — после того кошмарного «приема», хозяйка которого (тогдашняя начальница Стефани) сейчас отбывает срок?

Упав в чашку, хлопья быстро завертелись на сливочно-кофейной поверхности. Это стремительное вращение всегда завораживало Бенни — оно как будто подтверждало, что золото и кофе вступают между собой в бурную реакцию. Вот так же и он раньше вертелся и носился по кругу, гонимый вожделением. Теперь оно прошло, чему Бенни иногда даже радовался: наконец-то в нем не зудит постоянное желание кого-нибудь трахать. Жить в этом мире оказалось гораздо спокойнее, чем когда у тебя вечный полустояк — а у Бенни он был начиная с тринадцати лет. Вопрос только, нужен ли ему такой спокойный мир? Он отпил глоток позолоченного кофе и кинул взгляд на Сашину грудь. Этот взгляд был у него вроде лакмусовой бумажки, с помощью которой он оценивал эффективность лечения. Он хотел Сашу почти все годы, что она у него работала — сначала стажером, потом секретаршей, потом ассистентом (на этом она почему-то решила остановиться, хотя давно могла бы стать самостоятельным продюсером), — но ей как-то удавалось избегать его сетей, причем она ни разу его впрямую не отшила и не оттолкнула. И вот у него перед глазами маячит Сашина грудь, обтянутая желтой водолазкой, а ему хоть бы что. Интересно, у него вообще-то встанет, если дойдет до дела?

Выезжая за сыном, Бенни никак не мог выбрать, что поставить: The Sleepers или The Dead Kennedys. Обе команды из Сан-Франциско, он на них практически вырос. Теперь он врубал их хрипловатые грязные записи, когда ему хотелось послушать настоящих музыкантов, которые играют на настоящих инструментах в настоящем зале. Потому что кто-кто, а Бенни точно знал: качественное звучание (если оно вообще существует) давно уже зависит не от исходного материала на пленке, а от эффектов, наложенных поверх аналогового сигнала, и все это нагромождение безжизненных конструкций, которые сам же Бенни штампует пачками, — одни эффекты. Штампует не один Бенни, это понятно, — но он пашет как проклятый, доводит процесс до совершенства, чтобы удержаться наверху, чтобы люди влюблялись в его записи, покупали их (и воровали, конечно), скачивали на свои мобильники и чтобы нефтяные магнаты, которым он пять лет назад продал свой лейбл, были довольны. Но Бенни знал также, что весь его продукт — все, чем он заполоняет этот мир, — дерьмо. Чистое и стерильное. Проблема как раз в его стерильности; проблема в оцифровке, которая обескровливает и размазывает по своей мелкоячеистой сетке все, что через нее протаскивается, — и все гибнет: кино, фотография, музыка. Эстетический холокост! Правда, Бенни не собирался это никому объяснять.