Время смерти

Похоронив «младенца из зыбки», они едва расстались с женщиной; девочка кричала, вырывалась у матери, а та, удерживая ее одной рукой, другой сгребала листья груши на могилку сына; долго еще слышали они этот крик, поспешая за своим проводником, который погнал коня рысью; они бежали следом, не испытывая досады, до какой-то деревеньки в несколько домишек и вдруг замерли в растерянности на перекрестке, глядя, как сербские солдаты бьют прикладами стариков и женщин, пытавшихся помешать им выносить из домов ковры, белье, сало — словом, все сколько-нибудь стоящее. Детишки цеплялись за ноги мародеров, крича во все горло; солдаты отшвыривали их ногами.

— Для швабов бережете, а нам, которые вас защищают, подыхать от голода, да?

— Кто такие? Что тут происходит, господин фельдфебель? — спросил Душан Казанова и, готовый ко всему, вышел вперед.

— Дезертиры. Наши дезертиры, — ответил провожатый и впервые спешился. — Развернуться в цепь, за мной! — приказал он и с винтовкой наперевес пошел по сливовому саду к грабителям.

— Неужели вот так должно произойти мое боевое крещение? — вздохнул Данило История, но слова его не вызвали отклика — все думали о том же, кроме Боры Валета, для которого схватка с мародерами являла собою истинно достойное человека «боевое крещение». Зарядив винтовки и примкнув штыки, они наступали, сохраняя положенное по уставу расстояние, так, как учили их в Скопле на «Голгофе», наступали решительно, пригнувшись, прикрываясь за сливовыми деревьями, изгородями и плетнями, наступали на трусов и дезертиров, а те, человек двадцать их разбрелось по трем дворам, не расставаясь с добычей, привычно залегли вдоль стен домов и хлевов и открыли беглый огонь по шестерым парням которые куда проворнее, чем на занятиях повалились в грязь и лужи Первые пули просвистели у них над головами и, кроме Казановы и Валета, они старались теснее прижаться, глубже приникнуть к расквашенной почве

— Неужто суждено мне погибнуть от сербской пули? Неужто это мой первый бой? — шептал, охваченный отчаянием, Данило История стараясь справиться со своей винтовкой — та вырывалась у него из рук и почему-то устремлялась мушкой к крыше дома, из-за которого двое солдат целились прямо в него, причем все точнее потому что свист пуль становился короче и резче

— Назад! Назад! — кричали мародеры откуда-то из-за загона.

— Огонь не открывать! — приказал проводник. — Отступать по одному вдоль канавы к перекрестку.

Юноши выполнили команду испуганно и пристыженно, но гораздо быстрее, чем на занятиях в Скопле; последними отошли Казанова и Македонец, и то лишь после того, как выпустили по две пули, дабы спасти честь «колонны героев», чем и не преминули похвалиться, правда уже спустившись в ложбинку и укрывшись за холмом позади деревушки. А дезертиры почему-то продолжали стрелять, хотя ночь уже укрыла горы и облака.

Бора Валет не видел, куда они шли, и единственный из них не переживал, что пришлось бежать от озверевших мародеров. Он ориентировался на конский топот и чувствовал себя отвратительно: болели бедра и поясница, леденели ноги в насквозь промокшей обуви. Но из чувства гордости он не хотел просить проводника, этого придурковатого упрямца, остановиться. Снег сыпал в лицо; Македонец и Казанова пытались радоваться снежинкам, вспоминая о катании на санках и о морозах, когда в доме топились печи; Бора вслушивался в тяжелый шаг и дыхание лошади, мучился с ранцем и винтовкой, под грузом которых разваливалась спина и ломило лопатки. Он не пытался напрягать волю и мысль, чтобы одолеть усталость и справиться с переходом. Война ведь, собственно, и есть систематическое и бессмысленное истязание всех органов, мышц человеческого тела. Истязание самого себя. Коллективный мазохизм. Храбрость — это умение вынести физическое перенапряжение, умение мучить себя. Стремление к самоуничтожению. Какое искажение понятий, какая бездна мрака!

Позабыть обо всем вплоть до последней утренней партии в покер под лампадой и иконой Михаила-архангела, запретить себе все чувства, существовавшие до встречи с несчастной женщиной и ее убитым в колыбели ребенком. Размышлять о каком-то будущем — на это недостает надежды и глупости, необходимой для полного спокойствия. На войне — он пришел к этому выводу, стоя под деревом, пока товарищи хоронили убитого младенца, — есть лишь одно время — настоящее. И все, что он делает, он будет делать внутри него и ради него. Сейчас самое важное — найти несколько пядей сухой земли, где можно сесть или лечь, уснуть и спать до начала боя; взрывы разбудят. Это единственное его желание.

— Оставь меня, Данило, я не могу ни о чем говорить.