Время смерти

Адам повернул голову, поглядел на верхушки деревьев, надеясь по ним запомнить и узнать тот ствол, к которому привязал Драгана. Швырнет гранату и побежит к коню. Лес гудел. Ветер и неприятель теснили. Опасность обрела голос ветра, всех ветров, которые он слыхал в жизни, всех ночей и мрака, которые пережил. Где-то внизу раздался тоненький, словно бабий, плач. И его как подкосил этот отчаянный стон, рыдание незнакомого солдатика. Захотелось узнать, кто рядом из ребят их взвода.

— Я — Катич. А ты кто? Чего молчишь? — прошептал он, никто ему не ответил.

Завывания леденящего ветра и шум веток взмывали к невидимым звездам. Уйдет Драган, испугавшись этого жуткого воя и мягкой поступи подкрадывающихся сквозь снег и кустарник швабов.

Залп, прогремевший сбоку и снизу от Драгана, перекрыл тьму и завывания ветра. Рядом с Адамом застонал солдат:

— Катич, в ногу мне угодило! Не бросай меня, как брата прошу!

Пули свистели, рвались гранаты, а он и не думал об укрытии; может, броситься вперед, в огненное кольцо, к Драгану?

— Оттягивайся! Влево! За мной!

Адам не мог сдвинуться с места — Драган оставался справа внизу. Адам стоял, прижавшись к дереву, дрожал всем телом и сжимал в руках гранату и винтовку, не умея сообразить, куда кинуться.

— Катич, спаси меня! Не бросай!

Он узнал голос капрала Якова, но не находил в себе сил отозваться; спасая его, он бросит Драгана. Вспышки винтовочных выстрелов все плотнее окружали их, надвигаясь снизу, от Драгана. Он кинулся вниз, взрыв швырнул его на землю; он не помнил, как долго лежал, выплевывая снег, листья, вонь взрывчатого вещества. И пополз обратно, на стоны капрала. Ощупью нашел его, склонился над ним.

— Лезь на спину! Как же мне теперь без Драгана? — из глубины души вырвался крик.

Не переставая стонать, Яков обнял его за шею, повис всем телом, обхватив здоровой ногой; Адам подцепил раненую его ногу и медленно пошел влево догонять взвод.

— Как же мне теперь без Драгана? — бормотал он словно в забытьи, волоча сквозь кустарник раненого капрала; он не спешил; не хотелось уходить далеко от Драгана. Перестанут стрелять, он вернется. Так они спустились в овраг, склон укрыл их от ливня пуль. Адам вслушивался в звуки боя — стрельба удалялась, ветер завывал сильнее.

— Слушай, Яков, здесь мне придется тебя положить. Не лайся. Нужно. Я иду за Драганом.

— Неужели из-за лошади бросишь товарища?

— Ты знаешь, я не предатель, в господа бога твоего. Но Драгана оставить не могу. Ползи по оврагу, тут можно. Я тебя догоню.

— Разрывной мне бедро разнесло. Мое дело табак. Еще чуть отнеси. Все-таки дороже лошади я стою, мать твою! Ух, парень!

— Не лайся, я тебя не брошу. Вернусь с Драганом.

И он кинулся обратно, туда, где реже звучали выстрелы, отодвигавшиеся к оврагам. Бежал, задыхаясь, скользя, падая. И смотрел вверх, на кроны и верхушки деревьев, не понимал, где он. Дальше нельзя. В свое время Драган прибегал из лугов на его свист; вложив пальцы в рот, свистнул. В той стороне, куда ушел его эскадрон, слышались стоны и крики раненых. Ветер громче завывал в оголенных ветвях. Всю силу вложил он в свой свист, и тот, казалось, вырвался из самого горла. Несколько раз пронзительно, долго свистел Адам. И всякий раз ждал: если Драган услышал, сейчас отзовется. Но из оврага доносились только голоса швабов и звуки их сигнальной трубы. Они собирались, значит, бой окончен. Убили или захватили Драгана? Слезы обожгли глаза. Он метался по лесу, вперед-назад, вправо-влево, и свистел изо всех сил. Вяза, у которого он оставил коня, как не бывало. Свистел. Ветер отвечал завыванием в ветках дубов.

…Отец будил его, стоя с фонарем у изголовья, будил, улыбался:

— Вставай, сынок, Лиса ожеребилась. Жеребчика принесла. Поднимайся поглядеть. На лбу звездочка, цветок, как у матери. И ноги длинные, и шея тоже. Скакун будет.

На чистой соломе в яслях, не открывая глаз, лежал мокрый, необсохший жеребенок; мать лизала его, обмывала, от головы к ногам. Батраки пили на радостях; отец повыше поднимал фонарь, чтоб светлее было, и смотрел на своего сына, на него, Адама, который в безмолвном восторге склонился над новорожденным.

— Давай назовем его Драганом, — прошептал он, касаясь влажного цветка-звездочки между еще не открывшимися глазами жеребенка.

— Дай бог на счастье, — ответил Джордже, а кобыла мордой ткнулась ему в руку, защищая свое дитя от чужого прикосновения.

До самого рассвета он не мог оторваться от жеребенка; страдал оттого, что тот никак не поднимался на слабые ножки, чтобы подобраться к молоку матери; вглядывался в его мутные глаза и смеялся, уверенный, что после матери, кобылы Лисы, он, Адам, первый человек, увидевший жеребенка…