Время смерти

Тишина вновь повисла в тумане между двумя армиями. Бора встал, колени у него подгибались. Он не мог идти. Истуканом стоял на месте. Охваченный страхом, проверял силу человеческой солидарности: если его убьют, то убьет человек, а не шваб. Тот будет стрелять не во имя Австро-Венгрии и Франца Иосифа; тот будет стрелять от своего имени, ради себя самого. Преступник, сидящий внутри одного человека, будет стрелять в наивного дурачка в другом. Если он сейчас погибнет, это будет убедительным доводом для всех пессимистов; его смерть станет доказательством того, что война древнее и более вечна, чем род людской. Солдаты махали ему руками, звали спуститься в траншею, лечь; шептали, кричали, грозили. Нет, он не сделает этого.

— Не бойтесь, — ответил он спокойно. Глупо! Что-то совсем иное нужно было им сказать. Но они его не поймут. — Не буду прятаться! — произнес он, непреклонность была в его голосе и на лице. Это они должны бы понять и одобрить. Одна нога у него глубже другой провалилась в снег; но он стоял, захваченный своим экспериментом, неведомым ощущением, игрой ва-банк. Не чувствуя страха. Пускай меня убьют, но я хочу убедиться, что они свиньи и негодяи, взглядом отвечал он своим солдатам, не переставая дрожать. Его валил с ног стук собственных зубов, мороз перехватывал дыхание. Видят ли они меня? Наверное, я кажусь им клубом тумана. Если мои солдаты первыми откроют огонь, если не выдержат, значит, нет нам спасения. Мы будем убивать друг друга, пока существует белый свет. Будем убивать, даже мертвые. Если подует ветер, он чувствовал, ему не устоять. Если подует ветер.

— Унтер, хватит дурака валять! Просверлят они тебя, как пустую банку!

И слова эти сшибли его на снег, столкнули в окоп.

Противник открыл огонь: поначалу пропел пулемет, потом застучали винтовки — прорвались сквозь туман, сквозь непроглядность. У сербов пулемета не было, они отвечали частым винтовочным огнем.

Бора Валет пришел в себя и тоже стал стрелять, он стрелял в тех, кто не выдержал солидарности, в тех, у кого страх преобладал над человечностью и разумом. С грустью посмотрел он на своих: лица солдат, которых он видел, были строги, но будничны, движения непринужденны и деловиты; они громко сморкались, старательно очищая легкие. Темп стрельбы замедлился. От усталости, мудрости или хитрости? Огонь начал редеть у швабов. Сербы последовали их примеру. Может быть, убедились в бессмыслице? Переговаривалось лишь несколько винтовок. Не более двух с каждой стороны.

Бора пошел по траншее, чтоб увидеть тех, кто стрелял, спросить, зачем они это делали. Наверняка трусы. Теперь перестреливались всего двое. И голоса винтовок отчетливо различались: неприятельская издавала как бы двойной звук. Словно бы даже выстрелом подчеркивая двойственность названия могучего государства. Пока он дошел до конца, умолкли и последние выстрелы.

Опять стало тихо; солдаты чуть слышно постукивали нога об ногу, глухо кашляли в шапку, сдержанно сморкались. Пробираясь узкой траншеей, Бора старался двигаться на цыпочках, наконец вернулся на свое место, чтобы вглядываться в туман, слушать тишину, неизвестность. Мороз ломил пальцы, кости на ногах и руках, отпиливал ступни, уши, нос. Что с Данилой? Невыносимо хотелось курить. После той партии покера в Больковцах он дал зарок не прикасаться к сигарете до конца войны. Однако закурить нужно. Что сейчас значат честное слово, зарок, клятва? Сейчас, когда убивают. Или спят. Вон новобранец, что возле него, всю ночь курил сигарету за сигаретой, словно у него полная сумка; решил человек поскорее выкурить все, что принес с собою на войну.

— Эй, парень, дай сигаретку взаймы! — Он потряс солдата, который, похоже, спал, свесив голову, винтовка лежала на бруствере и казалась брошенной.

Рекрут покачнулся от толчка, опрокинулся, и Бора увидел струйку застывшей крови на его лице и дыру от пули во лбу.

Вскрикнул, точно змея укусила:

— Люди, его ж убило!

— Вроде бы да! — шепнул солдат, рядом переминавшийся с ноги на ногу и стучавший зубами.

— Когда ж его? — спросил Бора.

— Не имеет значения. Теперь ему не холодно.

Там, в тумане, тоже почти крикнули.

— Унесите его, — не снижая голоса, сказал Бора.

— Куда ж его нести? Нам и без того скоро убегать отсюда. Вот окоп и станет ему могилой. Пускай тут лежит.

Бора прижался к стенке траншеи, глядя в туман, стискивал приклад.

С той стороны долетел глухой, строгий голос.

Солдат, стоявший возле Боры, толкнул его, протянул сигарету.