Время смерти

…Мать носила его в поле или тянула за руку, держа в другой мотыгу, а на спине сумки с хлебом для работающих мужиков; всегда грустная, она сокрушалась, сетовала: «Ох, и что ты такой у меня крошечный да маленький, сыночек? Дожить бы мне только, Букашечка, чтоб ты у меня подрос и баран с овечкой с тобой не справились, а от быка ты б сам сумел защититься. Дождаться б мне, милый, чтоб тебя боялись собаки и тетки, что попрекают меня да кусают за то, что последыш ты. Вон он, твой тринадцатый, последыш, кричат невестки. Увидеть бы тебя с косою между косцами и тогда умереть, родной…»

Они ехали лугом, где росло несколько высоких ореховых деревьев. Здесь подпоручиком он косил траву, чтобы мать видела: и он может косить. Косцы перекликались, коса свистела у него за пятками, пузыри лопались на ладонях; солнце пичугой порхало в небесах, колыхалось над Бачинацем, подпрыгивало над скалами; казалось, вот-вот разорвется сердце. А мать стояла на краю покоса, под орехами, смотрела на него, уменьшаясь, и Наконец вовсе исчезла. Когда, продвигаясь вперед, он достиг этих деревьев, ее уже не было; вечером она призналась: перепугалась, вдруг он не сумеет дойти до нее, не хватит у него сил, обойдут его братья и ровесники, потому и убежала домой…

Раздались выстрелы на последних постах арьергардов Моравской дивизии.

Он остановил коня на перекрестке. Отсюда дороги во многие села. Топот копыт разом стих, усталые, потные кони фыркали, дрожали под дождем; здесь, на этом перекрестке, осталась мать, когда его, привязанного к седлу, через Сувобор увозили в Крагуевац, в гимназию, а затем в Военную академию.

— Ничего, ничего. Все в порядке, полковник. Вы видите, различаете хотя бы вон тот утес? Если не видите, то, наверное, помните высшую точку на этой местности? Нет, не Стража, а Бачинац. Да, высота шестьсот двадцать. Припомните карту. На Бачинаце одна дивизия должна сесть покрепче. Дунайская второй очереди. На Миловаце мы разместим Моравскую. От Бачинаца и Миловаца начинается наш путь обратно, к Дрине и Саве.

Офицеры молчали. Не верят в армию или не согласны с выбором исходной позиции для наступления? Лошади трясли гривой, переступали, вздыхали. Внизу в селе коротко пролаяли два пса. Нигде ни огонька. В глубокой тьме клокотала река.

…К этим деревьям после его возвращения с войны против турок — он был поручиком — однажды осенним воскресным днем они пришли с матерью за орехами. Сидели на влажных опавших листьях, он колол орехи, а она их очищала, чтоб он не слишком пачкал руки, не сводила с него глаз и то и дело спрашивала: «И ты, Букашка, в самом деле сражался с турками?.. И сам, своими глазами видел турок?.. И ты командовал войском, Букашка, и люди тебя слушались? Эх, если б мне такое увидеть. Своими глазами, Букашка, увидеть, как ты командуешь солдатами, а они тебя слушаются… И ты говоришь, сынок, что сорок человек должны твой приказ исполнять?.. А ты не выхваляешься чуточку перед своей матерью, а, Букашка?..»

— Только сигарету выкурю, господа. А потом вперед, вперед…

…Те мучительные и жалкие победы над турками, чин поручика, война 1876 года и его успехи были радостью для матери. Все прочее вызывало у нее тревогу и опасения. По мере его продвижения по службе с матерью всегда одинаковый разговор шел, он отвечал всегда на одни и те же ее вопросы: «И теперь под тобою двести человек, которыми ты командуешь, Букашка, а?.. Говоришь, сынок, пять тысяч? Сколько же это — пять тысяч солдат, а?.. А беды не случится от этого, Живоин? Любо мне, как ты достиг разумом, что эти люди тебя слушаются, и не надо тебе царапать проклятую землю и деревья выволакивать с Бачинаца, что стал ты господином и держава о тебе старается. Только боязно мне, когда человек, кто-то из моих детей, многое может над людьми. Счастья от этого не бывает». В ту осень он уже был майором, и они опять собирали орехи: она очищала, он колол…

Ветер качнул ветки, засвистел наверху. В темноте возникли огромные кроны ореха. Он вдыхал резкий запах ореховой листвы. Вдали перестреливались две винтовки.