Время смерти

Престолонаследник оглядел их по очереди, но отсутствующим взором, потом задумчиво, как бы размышляя о наказании, посмотрел на горы, в сторону фронта, где бушевало сражение, и негромко произнес:

— Пусть отправляются на Мален.

Это походило на королевскую милость и награду. Тричко Македонец даже воскликнул: «Слава!» А престолонаследник, словно испугавшись чего-то, резко повернулся и быстро ушел в корчму, в штаб армии. Тут же по ступенькам сердито прогромыхал вестовой и, махнув им рукой, дескать, за мной, вскочил на коня.

— Вперед, колонна героев! — пытался пошутить Душан Казанова, последний раз в тот день. Они тронулись за своим вожатым, сначала прошли по селу, а затем сразу полезли в гору, по грязи, и каждый думал о минувшей ночи, и все грустили о чем-то своем, сугубо личном.

Бора Валет проигрался, расставшись даже с отцовскими часами; ему пришлось их выложить, так как бубны и светлые масти, на которые он, полный мистического ужаса, упрямо ставил, почти всякий раз оказывались биты. И он чувствовал, что его выбросило из цепи и порядка Великого круга, что он низвергается в хаос и неизвестность, безнадежно незащищенный.

Душан Казанова выигрывал с любой комбинацией, сердце его лежало на великой оси, к такому выводу пришел Бора, к нему шла карта, даже под утро, когда он не желал выигрыша, перепуганный и ошеломленный везением. На винтовку и патроны он играть не захотел, хотя Бора со слезами на глазах и в отчаянии обозвал его дерьмом, несмотря на то что Душан в процессе игры несколько раз давал ему в долг выигранные деньги.

Саша Молекула, из суеверия старавшийся любой ценой сколько-нибудь проиграть, в конце концов остался при своем; он тоже не принял вызова Боры играть на патроны.

Когда они погасили лампу и как были, не разуваясь и не раздеваясь, улеглись на широкой голубой постели, Тричко Македонец давно храпел на тюфячке возле печки, Казанова тихо, чтобы Молекула не слышал, предпринял попытку возвратить Валету отцовские часы. Тот оскорбленно отказался, чувствуя себя настолько несчастным и униженным, что не сомкнул глаз, подавленный собственным падением — в течение первой же военной ночи он нарушил оба материнских завета. Во что он себя превратит, если швабы раньше его не продырявят? Нет, дело не в том, что он остался без гроша в кармане, зачем ему деньги, курить он бросит, надо ж на что-нибудь употребить свою жалкую волю.

Данило и не пытался заснуть после того, как на заре Стамена ушла от него; она умоляла его не забывать о ней и просила после войны как-нибудь летом заехать в Больковцы. А когда он стал возражать на это ее скромное желание, шепча, что на самом деле полюбил ее и непременно приедет, если уцелеет, она рывком прижала к своей груди его голову, чтоб он умолк, и сказала, что знает мужчин и знает, что такое война, а от него ей только и нужно еще раз в траве на земле своего отца под солнцем увидеть над собой его голову под кроной молодого бука. Она шептала что-то вроде этого, а он обнял ее и зарыдал оттого, что занимался рассвет и начиналась война. И лишь когда она пообещала вернуться — только проверит, спят ли свекор со свекровью, — он выпустил ее из объятий и смотрел, как вместе с зарею бесшумно, подобно лоскуту ночного тумана, тише струйки дождя, она исчезала навсегда. За сеновалом он перепрыгнул изгородь, прижался к стволу дерева, не сводя глаз с их двора, но она больше не появилась; здесь он и дождался пробуждения товарищей. Ему не пришло в голову их разбудить, а на упреки Душана и Саши он серьезно отвечал:

— Простите, друзья, но я по уши влюбился.

На это, в ужасе из-за своего опоздания, никто из ребят ничего ему не сказал и даже не улыбнулся. Вызывая ярость собак, они со всех ног бежали к штабу. Чувствуя себя предателями и самыми разнесчастными людьми из всей студенческой роты.

И вот сейчас, обуреваемые этими чувствами, однако испытывая возрастающую грусть, они задыхались, карабкаясь вверх и соскальзывая по склонам, шагали сквозь туман и дождь вслед за своим проводником, который за четыре часа движения лишь однажды оглянулся, с тем чтобы окинуть их беглым взглядом и облаять за опоздание, а потом, когда чувство мести вновь переполнило его, погнал коня рысью. А они, и оттого, что чувствовали свою вину, и оттого, что гордость не позволяла, не хотели просить его двигаться медленнее или дать им возможность передохнуть. Они слышали шум боя внизу, скользили, и падали, и не разрешали друг другу выбросить лишнее из ранцев и расстаться с половиной боезапаса.

Бора Валет, с самого начала возглавлявший «колонну героев», замер, точно ему к груди приставили штык: в кустарнике, за изгородью, он увидел глаза человека. Он разглядел женщину, которая, держа на руках одного ребенка, пыталась своим телом закрыть другого. Почему она так испугалась?

— Мы сербы, чего прячешься? — крикнул он.