Император и придворные ученые наблюдали за явлениями природы с тем же упорством и стремлением к ясности, каким отличались парижские магистры. Но, в отличие от последних, они не были движимы желанием прийти к Богу в конце своих исследований тварного мира, их физика не растворялась в богословии, она оставалась самостоятельной и светской. Эти люди безусловно верили в божественную природу Христа и силу таинств Церкви. Они считали безбожниками Аристотеля, Аверроэса и всех сарацинских и еврейских учителей, у которых учились, чьим заботам вверяли свое тело и которым поручали исследовать звездное небо. Но их религия, как и религия тосканских городов, сохраняла лиричную окраску. Она не обладала полной властью над движениями их ума, не ограничивала любопытства, которое вызывали тайны видимого мира. В эпоху, когда строились Шартр и Реймс, итальянский юг держался на расстоянии от догматического синтеза соборов Франции. Обращая все внимание к реальности, он пытался обнаружить скрытые силы, управляющие ростом растений, повадками животных, движением небесных тел. Но изыскания эти совершались свободно, как в исламских школах. Быть может, это происходило потому, что христианство для него оставалось не столь ориентировано на воплощение Бога в человеческом образе, что Богу приписывалась трансцендентность Аллаха, всемогущество, неизмеримо возвышавшее его над природой. Как бы то ни было, именно в окружении Фридриха II впервые в христианском мире получила развитие наука о природе, которая не была наукой о божественном. Усилилось понимание конкретного, которое столетие спустя отразилось в искусстве итальянских городов. Источником этого реализма, отличавшегося от реализма готических соборов, был не буржуазный дух, как это слишком часто повторялось, но благосклонное внимание правителя, которого в Европе сравнивали с султаном.