Время соборов

Это новое искусство — не только в области пейзажа — обошло прежнюю куртуазную столицу, Париж. Из Италии новое искусство перешло во Фландрию, и в этих странах со временем появится великое искусство Возрождения. «То, что фламандское искусство, до сих пор провинциальное, внезапно вышло на передовые рубежи в живописи, было связано с политическими событиями: герцоги Бургундские, принцы цветов лилии, унаследовавшие славу и состояние королей Франции, перенесли свое могущество и двор во Фландрию и призвали к себе лучших художников, которым в Париже более нечего было делать. А великий флорентийский век начался тогда, когда утихла смута, посеянная в рядах городской аристократии смертоносными эпидемиями, когда патрицианская элита вновь стала безупречным обществом, воспитанным в уважении к культуре, причем к культуре рыцарского вдохновения. Флоренция превратилась в блистательный очаг нового искусства в тот момент, когда республика незаметно трансформировалась в княжество, когда сеньория переходила под власть тирана, которого позднее сыновья постарались представить как самого щедрого из меценатов» .

Ян ван Эйк и Мазаччо — новые, уже совсем новые художники. «Ян ван Эйк работал на заказ. Он писал портреты каноников, прелатов, финансовых магнатов, возглавлявших в Брюгге филиалы больших флорентийских компаний. Но однажды он решил написать портрет своей жены. Не в облике королевы, Евы или Богоматери, а в жизненной простоте. Эта женщина не была принцессой. Ее изображение имело ценность только для автора. В тот день придворный художник обрел независимость. Он завоевал право созидать ради собственного удовольствия, творить свободно. <...> Мазаччо поместил изображение своего лица среди лиц апостолов... Лицо человека. А теперь еще и лицо свободного художника».

На этой фразе Жорж Дюби завершает свою книгу. Насколько можно судить, для него на этом событии — появлении Яна ван Эйка и Мазаччо — завершается история средневекового искусства и начинается искусство Возрождения, ибо появляется фигура, которой никогда не было в Средние века, — свободный художник, появляется персонаж, которого никогда не было в Средние века, — просто человек.

Поскольку последняя фраза до некоторой степени есть плод мысли не Дюби, а автора настоящей статьи, проницательный читатель наверняка догадался, что здесь завершается затянувшееся цитирование книги профессора Дюби (мне хотелось дать слово самому ученому, сведя свою роль к минимуму), и оный автор переходит к обсуждению «Времени соборов».

Итак, как явствует из этой книги, средневековое искусство формировалось внутри треугольника: экономика — власть — идеология. Экономика в данном случае есть наличие средств, которые можно вкладывать в строительство храмов, в создание иллюминированных рукописей, в изготовление драгоценной церковной утвари, в возведение надгробных памятников и т. д., и т. п. При этом количество средств, вкладывавшихся в искусство, не находится ни в какой зависимости от благосостояния общества. Важно, чтобы эти средства были у тех, кто желает облагодетельствовать Церковь, принести искупительные жертвы Богу, прославить свой род или свой сан, увековечить память о себе самом. То есть у элиты общества.

Вторая сторона треугольника — власть — принадлежит элите, так сказать, по определению. Это могут быть императоры и короли, крупные феодалы и принцы крови, правительства и правители-тираны свободных городов. Любые из тех, кто, как говорят сегодня, «управляет денежными потоками», хотя эти «потоки» могли быть и не собственно денежными, а, скажем, земельными дарениями.

И наконец, третья сторона (или вершина?) треугольника — идеология. Поскольку, как говорилось (и цитировалось) выше, по мнению Ж. Дюби, искусство в первую очередь — жертва Богу, то идеи для этого искусства дают те, кто служит посредником между Богом и людьми, — люди Церкви в широком смысле (переход художественной инициативы в руки мирян есть знак завершения Средневековья, его последней фазы). Это могут быть и государи, и монахи, и епископы, и университетские профессора. В большинстве своем они — духовная, интеллектуальная элита. Поскольку перед нами люди Церкви, то их усилия направлены на спасение в ином мире, спасение их самих и всего христианского народа. Впрочем, университетские науки нацелены на познание этого мира, притом не мира символов, а мира феноменов, явлений. И в этом профессора смыкаются с нецерковной, чисто мирской элитой — рыцарской и придворной, которая также пристально вглядывается в этот земной мир, мир яркий, красивый, мир любви, празднеств, охоты и ратных подвигов.

Следовательно, искусство творит элита. Нет, воплощают те или иные произведения, так сказать «в материале», мастера, но идеи, но художественные программы дают люди образованные и социально возвышенные. Искусство творится сверху, и появление фигуры свободного художника, изображающего то, что он сам желает изобразить, знаменует завершение Средневековья.