Время сомнамбул

Незадолго до этого, едва узнав об освобождения города от вируса, губернатор после недолгого размышления решил уничтожить снимки, уличавшие сомнамбул. И действительно, зачем они? К чему это пустое напоминание? Вернуть же ничего нельзя. Собрав их в стопку, губернатор положил фотографии в камин и, вызвав сделавшего их летчика, поджег. Глядя, как фотографии медленно горят, обращаясь в горстку пепла, губернатор с оттенком безапелляционности произнес, что сомнамбулы не нуждаются в прощении. Стоявший с руками по швам летчик не отрывал взгляда от пожиравшего фото огня, и на лице у него промелькнуло удивление. Да-да, продолжил губернатор, ни один суд мира не вынесет обвинительного приговора людям с психическим расстройством, даже самый предвзятый, даже поддавшись эмоциям: закон освобождает их от ответственности, а сомнамбулизм, очевидно, может быть приравнен к коллективному помешательству. Летчик кивнул, но перед ним снова и снова вставали картины, увиденные в зараженном городе, и он не мог скрыть того, что аргументы губернатора казались ему малоубедительными. Тогда губернатор повторил то, что много раз твердил про себя — ни один беспристрастный присяжный не найдет в действиях лунатиков состава преступления, надо мыслить в категориях юриспруденции, поступать строго по закону, раз мы претендуем быть цивилизованными людьми, и без судейских премудростей ясно, как божий день, что сомнамбулы должны быть полностью оправданы, ведь их злодеяния были неосознанными. Летчик скривился, точно кошка, которую гладили против шерсти, и губернатор повысил голос:

— Да, их преступления, с вашей точки зрения, видимо, бесспорные, попадают в разряд даже не предумышленных, а именно неосознанных, их кровожадность вышла из-под контроля не по их вине. — Губернатор взял в руки закопченную кочергу. — Этим и руководствовался бы любой суд, если бы до него дошло.

Летчик перевел взгляд с прогоревшего камина:

— Я могу идти?

— Можете. — Губернатор разровнял пепел кочергой, которую неожиданно лизнул выскочивший из золы язык пламени. — Только учтите, что мы вместе уничтожили свидетельства вопиющей жестокости, творившейся во время эпидемии, и, надеюсь, вам не надо объяснять, что это должно оставаться втайне. — У летчика снова промелькнуло удивление. Губернатор прищурился: —А я даю слово забыть, что во время полетов над зараженным городом кое у кого сдавали нервы. В отличие от вашего напарника я буду нем, как рыба. Но если все всплывет, мне придется на этот счет провести расследование. Вам ясно?

Летчик вытянулся в струнку.

— Да.

— Не сомневался в вашем благоразумии. И, честно говоря, мне понятно ваше э-э, негодование, я бы и сам сорвался. Вы свободны.

Козырнув, летчик направился к двери. Глядя ему в спину, губернатор глубоко вздохнул, точно сбросил, наконец, давившую ношу. Оставшись в одиночестве, он раскурил трубку и, подмигнув себе в овальное зеркало напротив, даже улыбнулся тому, как убедительно выговаривал летчику истины, в которых сам сомневался. Правда, улыбка вышла кислой. Но его улыбки никто не увидит. А в своих сомнениях он никому не признается. Даже себе.