Время своих войн 1-2

— Давно косточки обглодали. Сгинул в Эритреи! — уверенно заявляет Казак.

— А… Ну, если так. Но занятно было бы.

— О пустом беседа! Если бы, да кабы…

И только один, не верящий в приметы, интересуется:

— Как сгинул?

— Накрыло и заполировало. Вчистую! Он пешим макаром на головную базу повстанцев вышел, сообщил, что сборище, да остался наводить на цель, а те хохлы, что на «Сухарях» там подрабатывали, с радости, что, наконец–то, обнаружили, и большие премиальные будут, весь свой груз на квадрат вывалили — по площади сработали, а для надежности, потом еще и напалмом прошлись… Тут никакая индивидуалка не спасет.

Помянули…

Африка! Локальных войн не бывает (сие выдумано либо журналюгами, либо манипуляторами, что над ними), все «локальное» не война, а дворовая разборка. Всякая война — вне рамок, она вовсе не думает удержать себя в границах неких правил или некой территории, она пылает так, как ей «горится». Ей необходимо топливо, а также те, кто это топливо будет шевелить…

Под более низкие расценки на жизнь (за какие «европейский пассионарий» курковым пальцем не шевельнет), русские и украинцы бросились в этот африканский котел с воодушевлением, внеся сумятицу в умы африканцев. Предназначенные воевать за отдельные корпорации, которые, споря между собой, выторговывали главное — чтобы 3 процента населения и дальше прожирали 40 процентов мировых ресурсов, появившиеся там славяне, внесли некую новую струю в африканские войны, где до сих пор воевали ни шатко ни валко — без особого ожесточения, если не считать, конечно, периодически вырезаемые до одного человека поселки крестьян — но и тут исключительно «по делу»: религиозному, национальному, либо клановому признаку — что в общем–то происходило всегда. Русские и украинцы же на тех территориях и друг против друга воевали так, будто защищали собственную родину — бросались под танки со связками гранат, прикрывали командира собственным телом, не сдавались в плен, подрывая себя… Из–за чего они казались африканцам дикими, нецивилизованными пришельцами.

До чего же интересно: переставь акценты и ты уже дикарь в глазах тех же африканцев.

Когда же это началось, что столь ожесточенно не в собственных войнах?..

Народились пассионарии! Приднестровские казаки… Что им было до той, уже позабытой, войны армян с азербайджанцами? Однако, пришли, воевали, как деды, да и полегли все, только остались две девушки санитарки…

— Кина про это не будет! — бросает реплику Лешка — Замполит. — Выдумают про брошенную на произвол судьбы «девятую роту» — курвы!

— Не всяк Бондарчук — Бондарчук.

— Теперь за то, чтобы осиновый кол Меченому в жопу!

Тост у Петьки — Казака, как всегда, незатейливый, но душевный, потому выпивают и за это.

Простой, как валенок, Миша — Беспредел, очень похоже недавно начитавшийся «про древних греков», набросив простыню через плечо (любит он простыни — даже с собой, по возможности, возит — сибаритствует) пьет красное вино из ковшика, плеснув туда перед тем изрядно ключевой воды. Впрочем, этими глупостями занимается недолго — под беззлобную ругань, что переводит два хороших напитка, «перевербовывается», снова становится русским — переходит на водку. Эти стопочки Мише — Беспределу также, что слону дробинка, но не жалуется.

Извилина, не изменяя себе, раз за разом пригубляет красное вино, но в бокале почти не убавляется. Федя — Молчун исключительно одну ключевую воду, а Сашка — Снайпер прикладывает к губам рюмку чисто символически. Остальные, если не считать Седого, выпивши изрядно, но не настолько, чтобы сломалась общая беседа на несколько отдельных трепов, и совсем далеко от того, когда каждый говорит только за себя и себя же слушает.

По животу корм, по уму — разговор. Какой водой плыть, ту и воду пить. Разговоры шли от одной реки: про смысл, про жизнь, про Россию… Потом свернули в протоку.

— Между прочим, этот фетишист до сих пор тельняшку свою хранит, едва ли не с первого года службы! — к чему–то говорит Замполит, указывая на Мишу — Беспредела.

— Точно, что ли? Это не ту ли, у которой ты рукав оторвал, когда уходили налегке, и Сеню ранило?

— Ну.

— Что, так и без рукава носишь?

— Ну.

— Всерьез?

— Ну.

— Во, занукал, блин. Сопрела уже, наверное? До дыр застирал?

— С собой ношу. Одеваю, может, раз–два в год, когда сложности предвидятся — счастливый тельник. Помогает.

— Точно, что ли?

— Но ведь живой…

— Вот дает!

— А сами–то?

— Что сами?

— А хотя бы и ты! У кого пуля мятая в кармане?

— Так то пуля! То случай! То везенье!

— Так у меня тоже — случай.

— Знаете, а я тоже… того, — вдруг сконфуженно сознается Седой.

— Чего того?

— Ну… Этот… Как его… фетишист? Я по первым своим армейским трусам скучаю. Классные были трусы! Просторные. Помню, если что не так, если на пляже, если западет какая — во какая! — показывает Седой большой палец, — в самые мысли западет и еще кое–куда, так со стороны выглядит, будто ветром надуло — не так заметно.

— Ну, твое хозяйство и сейчас не больно заметное!

— А ну повтори?!

— Э, хорош, мужики! Сейчас опять начнете концами меряться, не тот возраст, не солидно.

— Что, возраст — это когда животами стучатся?