Время своих войн 1-2

«Господа люди, господа люди… — раненой птицей заметался герр Краузе, беспомощно хватая за рукава. — Ради всего святого…» Он стал жалким и растерянным. «Нельзя, барин, — выдавил старик, почерневший от угольной пыли, — рудничный газ…» Немец совсем обезумел. Расталкивая рабочих, он бросился к яме. Его еле оттащили. В отчаянии все сгрудились на краю колодца, страшного, как адская пасть. А где–то в его чреве был замурован ребенок. Лаврентий ясно видел девочку в боковой штольне. Прислонившись к камням, она в ужасе закрыла лицо руками, не в силах даже заплакать, и Лаврентий узнал в ней себя, когда в грязных сенях лежал на коленях у мертвой матери, вперившись в темноту. «Спускай», — твердо произнес он, шагнув к корзине. Какая–то неведомая сила исходила от него, и ей было невозможно противиться. Его огромные глаза горели огнем, словно впереди у него была тысяча жизней. Спустили. Пахло гнилой могилой, он задыхался, смрад ел глаза. Временами он двигался, как крот. Но девочка, по счастью, была недалеко. Разбирая завал, Лаврентий старался ее успокоить, и его голос впервые звучал ласково и нежно. Она прижалась к нему в кромешной тьме, а он отворачивался, стараясь не оцарапать ее небритой щекой. Но обратной дороги ей было не выдержать. Ядовитые пары продолжали скапливаться, проникая в легкие вместе с отравленным пылью воздухом. И тогда Лаврентий оторвал с рубахи лоскут, ударил себя ножом в предплечье. Смочив тряпку в крови, приложил к лицу девочки…

Кашель разрывал ему грудь, когда он нес ее на руках, дорогой длинной в судьбу. Сам он потерял много крови и уже не смог перелезть через ивовые прутья. Из последних сил дернул веревку и опрокинулся на спину, сцепив руки, застыл.

Наверху бросились растирать ребенку виски, целуя его, отец благодарил небо, которое равнодушно взирало на воздетые руки. Потрясенные чудесным спасением, плакали женщины, прижимая к юбкам босоногих детей, обомлевшие мужчины с благоговейным ужасом косились на иконы. Улучив момент, священник тряхнул космами, и над долиной, ломая тишину, торжественно и радостно полилась «Богородица».

А со дна бездны Лаврентий Бурлак смотрел на солнце.

Но не увидел его.

Он умирал слепым.

* * *

— Какие шансы у нас? Если в ту яму прыгнем? — спрашивает «Второй».

— Я скажу! — Петька Казак в разговор лезет клином. — Пятьдесят на пятьдесят! Либо получится, либо нет — остальное побоку. Точная циферь для лукавых!

Доброе слово злого не уймет. Время пришло злых слов и дел.

— Логика — враг рассудка? Хорошо. Возможные потери?

— Общие? — просит уточнить Сергей — Извилина.

— В нашей группе.

Извилина медлит.

— Расчетные — от восьмидесяти процентов состава.

Кто–то ахает, кто–то тихонько свистит сквозь сжатые губы.

— Ого!

— Ты всерьез? То есть, выживут один–два? Тогда какой смысл?

— Это в случае абсолютного успеха операции. Если успех будет частичный, то выживших будет больше.

Если бы кто другой сказал, а не Сергей, не поверили бы, но раз сам Извилина шансы перетрясает, раз рот раскрыл, следует уши вострить — у него концы с концами всегда сходятся — видит и просчитывает много дальше остальных. Пробовали выяснять — как такое удается? Что тут? Больше походило на мозговое шаманство — неизвестно с чего угадывал.

— Напарадоксил, блин, на нашу голову…

— Ну, раз Серега… Он у нас оракул, как скажет — так будет.

— Есть что добавить?

— Ничего, кроме того, что если ты не идешь на войну, когда она только зарождается и выглядит, как непослушный ребенок — война приходит в дом и начинает не по–детски шалить.

— Если речь идет о каком–нибудь ядерном шантаже, то я — пас! — заявляет «Третий». — Не по мне эти игры. Одно дело ихние игрушки уничтожать вместе с обслугой, другое дело самим такой херовиной размахивать. Даже, если и понарошку. Ведь понарошку? — с надеждой спрашивает он.

— Никакого ядерного шантажа, никаких захватов ядерных боеголовок или ядерных станций. Натуральная войсковая операция по взятию города, со всеми вытекающими; как так — уничтожением объектов инфраструктуры, командных центров и… Ну, сами понимаете.

«…и сопутствующими жертвами среди мирного населения» — добавляет каждый про себя.

— Политический аспект? Последствия?

— Должно волновать? — возмущается Петька — Казак.

— Вопрос был Извилине.

— Непредсказуемые. Но исхожу из следующего. Когда бьют шестерок на глазах хозяина, а он сделать ничего не в состоянии — авторитет его, хотя бы в глазах тех же шестерок, уходит в никуда. На какое–то время остановит планы по расчленению России и готовящееся, после ряда провокаций, вторжение голубых касок в Белоруссию. Никто не возьмется гарантировать, что групп, подобно нашей, не существует, как и то, что они предпримут в следующий раз.

— Хочешь сказать, еще есть? Мы первые начинаем? — спрашивает Казак.

— Вопрос не обсуждается.

Не обсуждается, так не обсуждается, все люди военные. Сказано «от сих до сих», значит, так надо, и так будет.

— Остановим?

— Остановить? Нет. Но отсрочим на какое–то время, а там… Авось!

«Авось» — это уже кое–что, это близко к результату.

— Чем сильнее их огорошим, тем…