Время своих войн-1 (СИ)

   У Командира не так давно состоялся с ним отдельный серьезный разговор, да и остальных пугал, что таким вот образом - "гуляя по-легкому", без плана, без общей стратегии, без определения точек общего смысла, и разваливаются боевые группы, превращаясь в дешевку или даже уголовные... В ком стыд, в том и совесть. Стыдил сильно, выкручивал члены совести на все лады. Потом на другое давил, про то, что, случалось, и раньше не допускали Леху "до горячего", так это не по недоверию - а не надо было так, вдруг, "строгать" столько детей.

   Действительно, тут Лешка несколько погорячился... У него пятеро! Правда, не все от одной. Но эта причина не слишком уважительная. Даже совсем неуважительная. На такое нельзя сквозь пальцы. Дети! Мельком слышал, как Извилина говорил "Первому": "Дети смелости не прибавляют!" Отсюда и "семейный фонд", куда каждый вносил "по возможностям". Воевода внушал вроде бы умное, к месту; что осознать надо бы ответственность профессии - у смерти ходишь в поводырях, а она косит без разбора - на кого детей оставишь? Это раньше все заботы на себя государство брало, а теперь кинет и не поперхнется... Все по делу, а Леху другое щемит...

   Есть профессии в которых бессмысленно задаваться - что будет с тобой, к примеру, через год. Планов на будущее строить нельзя. Думать о плохом - плохое приманивать, думать о хорошем - опять же плохое приманивать - сглазить можно. Лучше вовсе не думать о том, что случиться может. Живи днем, радуйся дню. Живи ночью - радуйся ночи. Считай - вдвое живешь, насыщено, не планктоном... Есть контракт и лады! Твой контракт - не на тебя, ты пока... Потому как есть два высших контракта: рождение и смерть. И человеческая жизнь - ничто иное, как литературная пауза между двумя - та самая пауза, в которую ты волен вложить любое содержимое.

   Никто не обременял себя работой, с которой нельзя порвать в 24 часа, потому ни привлекательнейшие должности, ни ставки, ни "почтительное" отношение начальства или коллег - все оставляло их равнодушными. Однако, с удовольствием брались за единовременные, либо сезонные "не божьи" контракты, в которых можно было повысить собственную квалификацию. А Лехе с недавнего оставался только "тир". Правда, здесь, на "сборах", можно было оттянуться по самой полной. Соорудили особую "тропу стрелка", которую Седой, как может, поддерживает в рабочем состоянии, время от времени, внося что-то свое. Седой когда-то сам был неплохим пистолетчиком, но без постоянной практики захирел, а с Лешкой-Замполитом никто сравняться не может. Не левша, но одинаково хорошо стреляет с обеих рук, мыслит едва ли не со скоростью пули, переферийка развита как ни у кого другого - кажется, затылком видит. Не раз имели возможность убедиться, с пистолетами в руках становился иным, уже не Лехой, любящем поболтать о всяком, не "Балалайкой", не "Щепкой", а тем самым легендарным "Два-Двадцать", под чьим именем его и знают в мире пистолетчиков, чью работу когда-то снимали на камеры, да крутили в классах огневой подготовки в качестве учебного материала, и многие тогда подумывали, не монтаж ли это, да гадали, чье лицо скрывает вязаная маска...

   На сборах Лешке дают настреляться до одури, по-своему, без всякого ограничения его, порой неуемной, фантазии. Но "подхалтурить" на стороне, а тем более в Африке, группа не разрешает - провинился. Еще и слишком много детей настругал. Его это грызет. Не дети, конечно, - детей он любит. Ощущает легкую зависть, что не может вот так запросто, как его напарник, придерживаясь традиции, шикануть своим "удиви"...

   - Тьфу-тьфу-тьфу, - фыркает Леха влево и стучит костяшками пальцев по дереву и тут же делает пальцы крестиком на обоих руках.

   - Еще кукишем все углы освети!

   - А поможет?

   - В церковь сходи, - говорит Сашка-Снайпер.

   Седой вздыхает, смотрит на Извилину.

   - Извилина, скажи ты им! Облекторь их кратенько.

   Сергей-Извилина разглядывает колотый с краю старинный французский бокал, непонятно, как занесенный в баню, словно пытается в его гранях что-то увидеть: может статься, что и отблески Отечественной 1812 года.