Время своих войн-1 (СИ)

   И его глаза сверкнули безумием. Он резко взмахнул пятерней и схватил скакавшего по воздуху комара. "Чем звенит?" - зажав в кулаке, поднес его к уху Иегудиила. Тот смутился. "Кровью... - отвернувшись к окну, прошептал Филат. - Жизнь не знает иной отгадки, а смерть молчит..."

   И сделал жест, которым отправлял в райские сады...

   Иегудиил хотел сказать проповедь, но выдавил из себя лишь: "Мы пришли из света и уйдем в свет, а на земле нас испытывают в любви..." Филат вздохнул. "Твои слова, как бараний тулуп, - греют, но мешают рукам... Как же тогда убивать?" Он пристально посмотрел на Иегудиила. "А помиловать не могу... У вечности нет щек - ни правой, ни левой..."

   Покатую крышу долбил дождь. Слушая его дробь, они молчали об одном и том же, и, как и всем людям перед смертью, им казалось, что они не повзрослели...

   Петька дрожал, как осиновый лист, и эту дрожь принес на лесопилку. Вокруг грудились деревенские, радовавшиеся, что еще поживут, что их срок оплатили чужие смерти, и от этого их глаза делались, как у кроликов, а лица - страшнее их самих. Петька проклинал белый свет, который встретил его, как сироту, а провожал, как бродягу. "Вот и все, - думал он, и перед ним промелькнула вся его жизнь, которая, уткнувшись в дощатый забор, остановилась у ворот лесопилки. "Из пустоты в пустоту..." - кричал ветер; "из немоты в немоту", - стучал дождь; а из ночи глядели мутные глаза Филата...

   И Петьке передалось их безразличие, его больше не колотил озноб. "Каждый привязан к своему времени, - смирился он, - а мое - вышло..." Пахло опилками, и он равнодушно смотрел на валившиеся крестом доски, которые все прибывали и прибывали...

   "Ошибаешься, - донесся сквозь шум голос Иегудиила, - скоро мы опять будем собирать яблоки, только в них не будет косточек..." Случается, и сломанные часы показывают правильное время, бывает, и устами заблудших глаголет истина, а за одну мысль прощается семь смертных грехов. Петька уже покрылся занозами, как дикобраз... "А вдруг, - корчась от боли, подумал он, - вдруг он прав..."

   И тут, у стены смерти, его мир распахнулся, как окно...

* * *

   - Каждый из нас уже жил на этом свете, - втолковывает свою мысль Лешка-Замполит разбитному малому, что играется длинным тонким ножом, пропуская его между пальцев. - И был ты в какой-то из жизней своих не гвардии разведчик ВДВ, не диверсант, и уж не гроза африканского буша и других теплых мест, а вор-щипач. По сути, делам и мыслям - мелкий карманник, неведающий какого он рода и не желающий знать, что от семени его будет.

   - А в рыло? - спрашивает Петька-Казак.

   И все, кто присутствует, понимают - что даст. Обязательно, если только его напарник не расфасует мысль таким "панталоном", что не стыдно будет и на себя примерить.

   Двадцать лет достаточный срок, чтобы притерлось и то, что не притирается, чтобы разучиться обижаться всерьез на сказанное. Слово - шелуха, дело - все. Первые дни выговаривались за весь год. Работа предполагала высокую культуру молчания, и только здесь - среди своих - можно было высказаться обо всем, заодно приглядываясь друг к другу - кто как изменился. В иной год пяти минут достаточно понять, что прежний, а случалось, замечали тени. Не расспрашивали - захочет сам все скажет. А не расскажет, так ему с тем и жить. Но все реже кто-то светился свежим шрамом на теле и душе - грубом свидетельстве, что где-то "облажался".

   Если "истина в вине", сколько же правды содержится в водке? Языки развязывались. Лишь раз в год позволяли себе такое - "выпустить пар". Слишком многое держали в себе, теперь требовалось "стравить" излишки, иначе (как частенько говорит "Шестой") только одно - "мочить"! Не хмелели, больше делали вид. Сказать в подпитии разрешалось многое; это трезвому - только свои трезвые, выверенные мысли, да чуждые неуклюжие словеса... Сейчас слово шло легко. Пили только один день, когда встречались. Поминали тех, кто достоин и... говорили всякое. Это после, даже не завтра предстояло тяжелое - входить в форму. Недели две измота, прежде чем почувствуешь, что "сыгрались", что тело обгоняет мысль. Потом столько же на закрепление и отработку всякого тактического "новья".

   Чем крупнее подразделение, тем сложнее с ним, труднее удержать в общей "теме", направить точно, заразить "идеей". Еще и текучка... Именно от нее потери, от несыгранности все - тел, душ, характеров, мыслей. Уж на что, казалось, небольшая группа в семь человек, но и ту приходится дробить на три части - звенья. Боевой костяк - тройка и две пары "дозорных" - как бы руки - левая и правая. В самих звеньях притерты до того, что с полумысли друг дружку понимают, потому в большей степени приходилось отрабатывать взаимодействие двоек и центра, чтобы были как один организм.

   Работать вместе - отдыхать врассыпную. Работать врассыпную, "отдыхать" вместе. Стол накрыли в пределе, что прирублен к бане.