Время своих войн 3-4

— Еще, как тут один недавно сообщал по жвачнику — дети ложатся в круг, головой к центру, в касках, а посередине гранату взрывают… Сочиняют?

Георгий хохочет.

— Что не так? — удивляется Председатель.

— Кто тебе позволит каски портить?

— Вот–вот! Торгуй коня под цыганскую правду! — опять бросает хозяйка неодобрительно и походя цепляет гостя.

— Зачем в люди по печаль, когда дома плачут?

— Я туда не слезы утирать…

— Новые делать?

Георгий вздыхает. И как бабе объяснишь? Особо, когда она права? Сделал бы внушение, если бы не мужьина жена. Тут еще и Председатель — не сразу поймешь какую географию толкует: дельное российское или пустой африканский упрек.

— Незваных бы в шеи, а там, глядишь, и наладится, — говорит Председатель.

«Своих бы в шеи, что незваными стали, потом оставшихся проредить мелким гребнем, — думает Георгий. — Древние лечили кровопусканием, не разделяя человеческий организм и организм государства, заставляя включаться резервам. Разве сам, когда начинает лезть простуда, не ищешь холода, не ложишься в холодную воду, заставляя включиться защиту по самой полной — вышибить болезнь, когда она еще слаба? Но слаба ли сегодняшняя болезнь? Если гангренизировано все тело, про что, впрочем, лгут — не может быть такого, чтобы на все тело России это передалось! Золотушной она стала — это точно, но «золотуха» — кожная болезнь, поверхностная, наносная — это лечится. Но, если глубже, если… Тогда тоже… Как там говорил Извилина? После всякой смуты рождается Империя. Вывод? Понятен вывод: — Приблизь смуту! Пусть Извилина про это не говорит, но подает не только мысль, но и то, что за мыслью…»

— А сам почему председателем? — спрашивает Георгий, переводя разговор в другое русло.

— Для того и генерал, чтобы ничего не делать! — говорит за хозяина его вторая половина, выставляя губницу — кушанье из муки с брусникой.

Председатель вздыхает как Георгий.

— Женки, что лошади — товар темный. Тут машину подбираешь: так и этак ее, уже на всех оборотах, вроде и подходит по всем статьям, а возьмешь — с таким норовом окажется, пока подладишься, а эта… Норов сама меняет, четное с нечетным путая.

— Не равняй с механикой! — восклицает жена. — Или плоха стала? Под тепло терпи и выхлоп!

Георгий любуется хозяйкой. Скажет, так скажет, словно колодезной за шиворот вольет — остальное время молчит. Редкое качество для женщины. Хотя, если подумать, ни в чем нет идеала — молчит выразительно, не мышкой, а кошкой — хоть с лица у нее читай! И Георгий вынуждает себя признать, что нравятся ему люди, которые умеют молчат так, будто речь толкают.

Хозяин тоже насквозь понятен — настоящий русский. Не родился таким, так впитал от земли. Если ругаться, то для отведения души, драться — для встряски сердца, чтобы проверить его на испуг. Не того характера, кто, вспоминая обиду, всякий раз переворачивает свечу комлем вверх — отчего все свечи сгорают к середине… С привычкой, как у всех деревенских, постоянно что–то делать и не считать это за работу.

— Какого гада машину купил нерусскую? — говорит хозяйка. — Вот теперь и мучайся с нею!

— Зараза итальянская — чих у нее такой, будто простудилась на жестоком для нее климате, — поясняет Председатель.

— Может, нажралась не того! — выявляет хозяйка свои познания в технике. — Ты какой бензин в нее залил?

— Самый лучший!

— Наш?

— А какой здесь еще может быть? Наш!

— Вот–вот! Наш она жрать не будет!

— Заставим! — скрипит зубами Председатель, соображая, что придется заново снимать топливной насос и фильтры… — Где нет помех, там нет услады!

— Она одна — сплошная помеха!

— Как и ты! — утверждает Председатель и жалуется Георгию, поминая обиды: — К примеру, в запрошлый год на одиннадцатое сентября юбилей выдался — пятилетие. С утра по телевизору плач — ежегодный сбор соболезнований, друг перед дружкой выгибаются, кулачками грозят. Хотел этот цирк посмотреть, так не дала — взяла, да выключила!

— Почему я должна их жалеть? Христос менял из храмов выгонял бичами, а тут меняльные храмы свои понастроили повыше церквей, что церквей — туч выше! — это что? Замаливать грошики себе и детишкам на пропитание? Вот тряхнули их боингами, как дланью, да и посыпались менялы. Выше Храма ничего не должно быть!

— Не заговаривайся! — обрезает Председатель. — Менялы–то как раз в тот день на работу не вышли, а гибли там одни дворники, да пожарники. Работяги, короче.

— Правда, что ли? — удивленно вскидывает глаза хозяйка, но смотрит на Георгия, словно муж для нее не авторитет.

Георгий кивает.

— Чего ж так? Проболтались, когда вдарят?

— А ты вспомни, как Марсик, сосед наш — дали же уроду имячко! — словно коту какому–то! — забулдыга беспросветный, страховку получил за свою гнилушку? Сам запалил, а свернул на проводку! — говорит Председатель. — Здесь тоже, небось, под снос было предназначено, сносить дорого, а тут не только снесли, но и страховочку сверх того получили.

— Эх, человеки!

Хозяйка сердито выходит, хлопая дверью.

— Что за Марсик?

— Да так… Потеет жравши, зябнет работаючи. Речей не стоит, — отмахивается Председатель и спрашивает: — Теперь таким самое время выпало