Время таяния снегов

Пожалуй, самым интересным курсом был курс истории русской журналистики. История революционной большевистской печати открыла перед Ринтыном интереснейшую и увлекательную страницу истории родной страны. Это было время, когда слово стояло в одном ряду с красногвардейцами и революционными балтийскими матросами.

Темой своей курсовой работы Ринтын выбрал ленинскую “Искру”, точнее, Сибирь в первой большевистской газете.

На вопрос преподавателя, почему он избрал именно эту тему, Ринтын ответил:

– “Искра” должна была печатать много сообщений из России, иначе она не могла быть русской революционной газетой. Большинство корреспондентов находились в сибирской ссылке и не могли не писать о том, что делалось на огромных пространствах Азиатской России.

– Ну что же,– задумчиво проронил преподаватель,– резонные соображения. Желаю вам успеха.

Ринтын работал в Публичной библиотеке. В зале, наполненном шелестом переворачиваемых страниц, в тепле, под ласковым светом зеленоватых настольных ламп вдруг вспоминалась закутанная фигурка Маши и пар от ее дыхания в студеной атмосфере литфондовской дачи. Ринтын торопливо сдавал подшивку и бежал на вокзал.

Надо было искать городское жилье. Ринтын с Машей начали ходить на Малков переулок. Но хозяйки, оглядев ее располневшую фигуру, наотрез отказывались сдать комнату или угол.

– Ну куда с дитем? – разводили они руками.

У хозяек был прямо-таки панический страх перед детьми, особенно неродившимися.

Помощь пришла с неожиданной стороны. Однажды на Невском Ринтын встретил Голева. Бывший начальник милиции был в штатском. Он расспросил Ринтына о житье, напомнил их первый день в городе, ночевку под сфинксами.

– Видно, снова придется воспользоваться их гостеприимством,– невесело пошутил Ринтын.

Голев завел его в закусочную, заказал по кружке пива и задумчиво сказал:

– У меня, кажется, есть подходящее для вас жилье.

Оказалось, что его друг надолго уехал на Север, в Воркуту. Следом отправляется жена. У них есть маленькая комната на проспекте Сталина.

Устроившись с квартирой, Ринтын взялся за курсовую работу. После лекций он шел в Публичную библиотеку и садился читать “Искру”, погружаясь в далекое, горячее прошлое.

В этих высоких и светлых залах работал и молодой Ленин, будущий редактор “Искры” – маленькой газеты, похожей форматом и даже качеством бумаги на чукотскую районную газету. Ленинские статьи, которые Ринтын изучал на семинарах, выглядели здесь по-другому, они казались написанными совсем недавно, может быть, вчера. Ринтын не обманулся в своих предположениях – о Сибири в “Искре” действительно было много материалов, и он только успевал читать и выписывать на карточки названия статей, авторов. В минуты отдыха Ринтын профессиональным взглядом рассматривал шрифты, верстку и убеждался в том, что Аркадий Борисович не поставил бы и тройки за такое оформление газеты.

Несколько недель Ринтын не писал. Руки его уже тосковали по перу, а глаз искал на чистом листе перечеркнутые тесные строчки. Но он дал зарок сделать передышку – Георгий Самойлович был завален рассказами Ринтына и не успевал их редактировать. Получалась книга. Ринтын уже представлял ее всю от первой до последней страницы. Это было странно, потому что даже короткие рассказы он видел не дальше второй и третьей страниц. Ринтын обычно садился писать, имея только одну какую-нибудь живописную деталь и мелодию. Потом поиски, мучения… Надежды на то, что со временем, когда прибавится опыта и умения, писать станет легче, не оправдывались. Наоборот, глаз становился острее и лучше видел все огрехи и промахи, а критик, сидящий внутри Ринтына, был беспощаден, и с ним было трудно сладить. И, несмотря на все это, Ринтын убеждался, что не писать он попросту не может. Радости были мизерны по сравнению с теми муками, которые он переживал за листком бумаги… И все же радости были. Приятно было мечтать о будущей книге, где написанные рассказы имели точное и прочное место.

Каждый раз Ринтын выходил из Публичной библиотеки, переполненный мыслями. Он не садился на трамвай, а улицей зодчего Росси, мимо хореографического училища, минуя площадь Ломоносова, выходил на набережную Фонтанки и шел к проспекту Сталина пешком. Ему нравился этот путь – малолюдный, пахнущий талым снегом, который сгребали по всему городу и сбрасывали в теплые воды Фонтанки. На всем протяжении от Египетского моста до проспекта в речку выходили широкие горла труб, по ним вытекали мутные, исходящие паром струи. В морозные дни Фонтанка покрывалась льдом, но возле труб всегда клубился пар и тускло блестело зеркало теплой воды.

На Фонтанку с двух сторон смотрели высокие окна домов, здания возвышались над водой, как льдистые скалы у мыса Дежнева. За окнами жили люди, неведомые, незнакомые. Ринтын часто думал о них, и его тянуло посмотреть, что делалось за белыми и цветными занавесками. Краешек чужой жизни еще больше распалял воображение, и мысль дорисовывала то, чего не видели глаза.