Время терпеливых (Мария Ростовская)

Мария горько усмехнулась. Всё-таки вера Христова уже прочно укоренилась на Руси, и число самоубийц было невелико. Однако даже те, кто не кинулся ночью в прорубь, не ткнул себя в сердце ножом и не удавился где-нибудь на косо торчащем из руин обгорелом бревне, часто уходили из жизни, которая стала им не нужна. Уходили тихо и мирно, чисто по-христиански. Достаточно было взглянуть в глаза, чтобы определить — вот этот не жилец. Женщины, утратившие всех родных, часами сидели неподвижно и безмолвно, порой даже не отвечая на вопросы. Они ели, если видели перед собой кусок хлеба, но если не было, то не искали его. Как докладывали Марии, князь Ярослав Всеволодович, вставший княжить во Владимире после гибели брата, велел своим людям собирать несчастных воедино, монахи из погорелых монастырей пытались хоть чем-то подкармливать их, но многие упорно возвращались на родное пепелище, где их поутру заставали окоченевшими, с открытыми заледенелыми глазами…

Но так обстояло дело только во Владимире, Суздале и Переяславле-Залесском. Во многих же городах рязанщины уже и вОроны перестали залетать на пепелище, и только буйные заросли кипрея отмечали место, где недавно жили люди. А уж сколько погибло весей мелких, никто и не считал.

Пришедшая весна принесла некоторое облегчение в смысле пропитания. В огородах пробилась первая зелень, щавель пошёл в жидкую похлёбку, ревень и лесные коренья. Мужики ростовские ловили рыбу, молодые парни доставали со дна водяной орех чилим, бабы и девки копали камышовые корни. Но все понимали, что облегчение это временное. За весной и летом всегда приходит осень, а за ней долгая суровая зима.

Главная беда, пахать было не на чем. Большую часть лошадей угнали монголы, заодно порезав на мясо и добрую половину коров — тех, которых не успели схоронить в лесной чаще. Но если от нехватки молока страдали главным образом малые дети, то от отсутствия хлеба страдали все. Каков работник, нахлебавшийся пустой щавелевой похлёбки? Против ветру устоять бы и ладно…

К счастью, удалось всё-таки вовремя подогнать табуны коней, закупленные на Черниговщине и в Киеве. На это дело Мария не колеблясь выгребла всю казну, до последней серебряной монеты, до последней куньей и беличьей шкурки. Свою лепту немалую внёс и владыко Кирилл, оставивший из церковной золотой и серебряной утвари только кадило древней работы да оклады икон. Ростовские зажиточные купцы и бояре, глядя на такое дело не отставали, только что не сняли с себя нательные серебряные кресты и шапки. Все хорошо понимали — не поднимут нынче весной мужики пашню, быть следующей зимой голодомору. Ни оброка боярам, ни торговли купцам не будет, всем смерть и разоренье… Четыре тысячи коней продал сам князь Михаил из своих табунов, по цене вполне умеренной, да ещё и половину в долг отпустил. Остальные купили в торгу. Почуявшие прибыль местные торговцы попытались было вздуть цены, но ростовские купцы, памятуя наказ княгини, держались как один. Вот наша последняя цена, больше ни полушки. Поймите, господа честные купцы черниговские да киевские, надо нам столько-то коней пашенных, не меньше, и дать более вам нечего… Не хотите, как хотите, пойдём хоть до Галича… И местные купчины, видя такую отчаянную твёрдость, умеряли свои аппетиты. Действительно, в беде люди великой, сверх меры наживаться на погорельцах грешно.

Все приобретённые лошади были розданы землепашцам под залог урожая. Получившие вожделённую животину, ростовские крестьяне плакали, обнимали и целовали лошадиные морды, все как один благословляя мудрую княгиню Марию и святого — так и говорили вслух — Кирилла.

От беспрестанных забот Мария высохла до прозрачности. Венецианское зеркало, подаренное Василько Константиновичем, уворовали монголы, но и без него Мария знала, что на лице у неё остались одни глаза. Так уже было однажды, давным-давно, в то первое счастливое лето, когда юная княгиня, совсем ещё девочка, только осваивала премудрости управления огромным княжьим хозяйством… Вот только глаза тогда были совсем, совсем другие. Счастьем светились тогда глаза.

В памяти беззвучно всплыло:

"Страшная я стала, Василько?"

"Ты самая красивая у меня"

"Да уж… Скажи, я сильно похудела, да?"

"Где? Как ты могла, без моего дозволения? А ну, показывай, где похудела-то?.."

Мария уронила перо и горько, безутешно разрыдалась. Свет мой, Василько, да как же это я и без тебя…

И снова всплыло в памяти:

"Ты знай, Василько. Знай наперёд. Без тебя я жить на свете не буду"

"Да минует нас чаша сия!"

Стиснув зубы, княгиня подавила рыдания. Не миновала та чаша. И жить дальше придётся.

…

— Вот он, великий хан!

Менгу разглядывал открывшуюся перед ним панораму города, щуря глаза. Ещё один город… Сколько же у этих урусов понастроено городов?