Время терпеливых (Мария Ростовская)

Боярин Варга закусил губу. Эх, жаль, не князь Олег возглавляет посольство. Молод князь Фёдор, горяч… Сейчас надо пообещать Батыге поганому всё, что он пожелает. Золота горы, коней миллион… А как соберём войска достаточно, братское захоронение всем монголам за счёт казны княжеской…

— Мы доложим князю Юрию Ингваревичу твои условия, величайший хан, — заговорил Фёдор Юрьевич невозмутимо. — Думаю, он согласится выдать тебе и злато-серебро, и коней добрых, и мехов довольно…

— Ты не всё перечислил из названного, урус, — вновь подал голос толмач. — Повелитель Вселенной сказал — десятую часть всего. И людей тоже, князь Фёдор.

Фёдор Юрьевич смотрел по-прежнему невозмутимо.

— Мы доложим князю нашему твои условия, величайший хан, — вновь повторил он. — Через седьмицу привезём ответ…

— Приказы Повелителя надлежит исполнять немедленно, урус, — перебил князя толмач. Боярин Варга удивился — за такое поведение на посольском приёме у князя Юрия толмача ждала бы порка кнутом на конюшне, и больше его к важным гостям не допустили бы.

Бату-хан снова заговорил.

— Величайший сказал — начнём с тебя, князь Фёдор. Повелителю известно, что у тебя есть красавица-жена. Повелитель желает иметь её. Прикажи привезти её сюда, князь Фёдор.

Князь Фёдор тяжело дышал — оскорбление было неслыханное.

— Покуда её не привезут, ты и люди твои останетесь здесь, — продолжал толмач. — Что с вами делать дальше, Повелитель решит потом.

Теперь боярин Варга готов был продать дьяволу душу за один-единственный метательный нож. Всего один, чтобы вошёл в поганое горло с хрустом, чтобы завыли-забегали холуи вокруг…

— Не слышу ответа! — повысил голос наглый толмач.

— Слышь, ты, ососок поросячий, — медленно заговорил князь Фёдор, — переведи ублюдку этому своему… — он кивнул на Бату-хана, как на пустое место. — Негоже нам, честным людям христианским, водить жён своих на блуд к нему, псу смердящему. Да поточнее переведи, понял?

Толмач побледнел, как мел, заговорил срывающимся голосом, натужно, и с каждым словом его в шатре разливалась мёртвая, свинцовая тишина. Казалось, даже сальные светильники перестали шипеть и потрескивать.

Бату-хан удовлетворённо кивнул, дослушав. И разом из всех углов повалили здоровенные монголы-охранники, скрутили посольство рязанское. Монгол снова заговорил, ровно и бесстрастно.

— Нет большего преступления, чем оскорбление Повелителя, — толмач всё ещё был белым от пережитого. — Ваша смерть будет долгой и трудной, проклятые урусы. Как и всей вашей дикой страны.

Бату-хан кивнул нукерам, и те разом поволокли послов вон из шатра.

…

— Однако, этот молодой урус смел и нахален, — Бату-хан протянул руку, и в ней словно ниоткуда возникла чаша с вином. Китайские слуги-рабы были вышколены до такой степени, что угадывали любое желание Бату-хана без слов.

— Смелость уместна только среди твоих воинов, Бату, — старый Сыбудай отхлебнул чай из пиалы. — Смелость среди покорённых народов вредна и опасна, и всех смелых урусов следует уничтожать беспощадно, если только они не служат в твоём войске.

— Ты как всегда прав, мой мудрый Сыбудай, — молодой монгол отпил вина из чаши, причмокнул. Протянул руку, выбирая с блюда кусок варёного мяса. — Поешь, Иса, — он кинул кусок мяса толмачу.

Толмач, до сих пор стоявший на коленях сбоку от Повелителя, на лету подхватил мясо, впился в него зубами. По обычаю монголов, отказ от угощения Повелителя был прямым оскорблением.

— Простишь ли ты меня, о Повелитель? — прожевав, дрожащим голосом спросил толмач.

Бату-хан тяжело вздохнул.

— Я не сержусь на тебя, Иса. Ты всегда честно исполнял свои обязанности, исполнил и на этот раз. Но не думаешь ли ты, что уста, произнесшие такие слова на своего Повелителя, будут вдыхать воздух и дальше? Ты ешь, ешь, Иса, — подбодрил толмача Бату-хан, заметив, что тот не в состоянии проглотить мясо. — Или ты хочешь нанести мне уже осознанное оскорбление?

Толмач, вздрогнув, вновь впился в мясо зубами. Сыбудай вновь отхлебнул из пиалы, с усмешкой наблюдая, как уменьшается кусок в руке переводчика. Вот интересно — жизнь для него сейчас измеряется остатком мяса в руке…

— Ты поел, Иса? — заботливо осведомился Бату-хан.

— О да, мой Повелитель, — дрожащим голосом ответил толмач, справившийся наконец с угощением. — Могу я попросить тебя, величайший?..

— О чём?

— Пусть меня удавят тетивой, мой повелитель.

Бату-хан снова огорчённо вздохнул.

— Это невозможно, Иса. Такое наказание полагается за простое неисполнение мелкого приказа, либо задержку в исполнении серьёзного.

Бату-хан кивнул, и охранные нукеры, разом выступив из тени, схватили толмача, подтащили его к пылающей чаше золотого светильника и сунули лицом в горящий жир. Волосы на голове несчастного затрещали и вспыхнули. Толмач забился, булькая, затем обмяк и затих.

— Достаточно, — подождав некоторое время, распорядился Бату-хан, и нукеры тут же вынули толмача из огня, положили наземь. — Дэлгэр!

— Я тут, о мой Повелитель! — из тени выступил толстый монгол.