Время терпеливых (Мария Ростовская)

— А я тут постою, воздухом подышу, — усмехнулась уголком рта Евфросинья. — Встречу главного зверя.

…

— … И опять ты оказался прав, мой мудрый Сыбудай. В который уже раз прав. Скажи, ты бываешь когда-нибудь неправ?

— Бываю. — лицо старого монгола было непроницаемым. — Например, этот халат порвался уже в трёх местах и совсем грязный, и у меня две повозки, полные новых халатов. А я всё в этом хожу.

Молодой монгол засмеялся, и Сыбудай заперхал смехом в ответ.

Бату-хан был доволен. Ещё не остыли угли Владимира, как пал и Суздаль. Город, по сути, был беззащитен, поскольку все боеспособные мужчины из Суздаля ушли на стены соседнего Владимира, и весь гарнизон состоял из полусотни стариков-сторожей. И большинство жителей ушли во Владимир, под защиту рати и могучих стен, так что ворвавшихся в Суздаль монголов встретили пустые дома, запертые на замки. Впрочем, имущества в городе осталось немало, и сейчас шёл грабёж.

Сыбудай тоже был доволен. Князь Горги так и не пришёл на помощь своему гибнущему городу. Не успел, или ещё какая причина — теперь уже неважно. Кто не успел, тот опоздал. Князь Горги упустил свой шанс, и теперь вряд ли что-то поможет ему одержать победу. Единственно, на что он может пока рассчитывать, это спрятаться в гуще урусских лесов, дожидаясь, когда джихангир Бату покинет его разорённые владения. Сыбудай усмехнулся. Напрасно надеется. Удача не любит трусов, и чересчур осторожных тоже.

— А это что? — указал Бату-хан на небольшой скит, словно сжавшийся перед ним.

— В таких домах живут урусские шаманы, посвятившие всю свою жизнь служению Богу, — отозвался Пайдар, один из приближённых, находившийся в свите.

— Вроде мы видели другие дома урусских богов и шаманов, — усомнился Бату. — Почему двери закрыты?

К воротам, выделявшимся светлым деревом на фоне потемневших стен, подскакали два нукера, замолотили рукоятями нагаек в тесовые створки.

— Открывайте! Немедленно отворите двери пред Повелителем Вселенной!

Никто не отозвался на стук, просто створки будто сами собой распахнулись. На пороге стояла женщина. Невысокая, хрупкая, казавшаяся бестелесной по сравнению с могучими охранниками-нукерами, закованными в сталь. На тонком, бледном, неземной красоты лице мерцали огромные, невероятной глубины глаза.

Один из нукеров хотел было оттолкнуть женщину и проехать во двор, но кони неожиданно попятились, явно против воли хозяев, храпя и грызя удила, мотая головами.

— Сюда вам нельзя, — негромко, ровно произнесла женщина.

— Кто ты? — спросил Бату, не в силах оторвать глаз от этого удивительного лица. Колдунья… Вот они какие бывают, эти урусские колдуньи…

— Я раба божья Евфросинья, коей вверил Господь наш на попечение сию обитель, — так же ровно, негромко произнесла молодая женщина.

— Это местная старшая шаманка, мы их зовём игуменья, — начал переводить князь Глеб, слегка запинаясь. Отчего-то ему было сильно не по себе от взгляда Евфросиньи. — Раба божья, стало быть…

— Раба? — переспросил Бату-хан.

— Божья, и ничья более, — без перевода поняла Евфросинья. — Всё у вас?

— Как ты разговариваешь с Повелителем Вселенной… — хотел было грозно осадить зарвавшуюся монахиню Глеб, но голос дал петуха, и фраза прозвучала неубедительно.

— Не кричи, бывший князь Глеб, — медленно, ровно ответила Евфросинья. — Молись лучше.

— Вот ты бы и помолилась за меня, — выдавил Глеб через кривую ухмылку.

— Нельзя молиться за Иуду, Богородица не велит, — ни одна черта не дрогнула на лице Евфросиньи. Ни гнева, ни сожаления, ничего. Бывшему князю стало вдруг так жутко, что и не передать. Будто в лицо пахнуло смертным холодом. — Всё у вас?

— Скажи, великая колдунья, — вдруг спросил Бату-хан, в свою очередь без перевода поняв смысл сказанного. — Скажи, смогу ли я покорить всю землю урусскую?

— Не всю, но сможешь. Будет тебе позволено, — в полутьме глаза настоятельницы мерцали, будто светились изнутри. Теперь они говорили с Бату без переводчика, он по-монгольски, она по-русски, тем не менее странным образом понимая друг друга.

— Кем позволено?

— Господом нашим, кем же ещё, — еле заметно усмехнулась Евфросинья.

— Тогда скажи ещё, дойду ли я до последнего моря?

— А вот этому не бывать.

— Тогда и мне скажи, матушка, — совершенно неожиданно для себя самого встрял Глеб. — Стану ли я князем Рязанским али Владимирским?

— Не о княжестве думать надобно тебе, бывший русич Глеб, — обратила на него свой взор женщина. — Путь твой земной закончен почти, и искупить содеянное вряд ли возможно.

— Сожги её, Повелитель! — сдавленно зашипел Глеб. — Это ведьма, она несчастье накличет на твою голову, сожги гнездо колдовское!

Хлёсткий удар нагайки оборвал речь бывшего князя.

— Разве я велел тебе говорить? — спросил Бату-хан.

— Прости, о великий хан! — пал в ноги Повелителю Глеб, разом отрезвев. Сейчас, вот сейчас он всей шкурой ощутил, насколько близко было зловещее пророчество к исполнению.

— Прощаю и на этот раз, — холодно произнёс Бату. — Если откроешь рот ещё раз, вечером получишь сорок палок. Что касается «сожги»…