Время терпеливых (Мария Ростовская)

Теперь же ханские баскаки, явившись на Русь со своими отрядами — у кого триста сабель, у кого пятьсот, а у кого и поболее — осели в русских городах и принялись "володеть и править погански". Да, именно так, потому что отныне ни один жизненно важный вопрос не решался без одобрения того баскака. По сути, на Русь был распространён тот же порядок управления, что и на Булгарию. Вопрос встал ребром — быть ли Руси как таковой или превратиться в окраинные земли улуса Джучи… нет, теперь уже Золотой Орды.

Мария встрепенулась — на дворе послышались мужские голоса. Захлопнула книгу. Ей не нужно было подходить к окну, чтобы узнать, кто приехал.

— Ой, матушка, таки приехал князь-то наш, Борис Василькович! — просунулась в дверь всё та же послушница.

— Я и не сомневалась, — улыбнулась княгиня. — Ты нам собери чего-нито повечерять…

— Сейчас, сейчас!

Широкие, размашистые шаги в переходе, и вот наконец стук в дверь.

— Дозволишь, матушка?

— Да входи уже, Бориска, не чинись!

Князь Борис пролез в дверь медведем, заодно и поклонившись, чтобы дважды не гнуться. Мария с удовольствием смотрела на сына. Здоровенный кряжистый мужик вымахал…

— Ой, да у тебя никак плешь на макушке? — произнесла мать, целуя сына.

— Так и пора бы уже, — хмыкнул Борис Василькович. — Чай, не мальчик, сорок годов минуло. Это Глебка вон до сих пор кудряш, ровно ягнёнок. Зато пузо наел!

Мария мягко засмеялась.

— Ну, до настоящего пуза вам обоим не один берковец пирогов нужен, положим. Как он, кстати?

— Ничего…

— Ничего — пустое место.

— Да ай, мама, неужто Глебку не знаешь? Писать не любит, токмо по делу разве.

— Вот потому и спрашиваю. У меня же с ним дел никаких, оттого и письма всё больше "Здравствуй, мама, как здоровье? Ну и я жив пока, слава Богу".

Князь Борис скинул сапоги, размотал портянки, пошевелил пальцами на правой ноге, рассматривая ногти. Мария привалилась к стене, наблюдая за сыном сквозь полуопущенные веки. На душе было тепло. Последнее дело, когда сын перед матерью чиниться начнёт, шапку мять, словно на приёме у татарского хана.

Вошла Анисья, начала расставлять посуду с нехитрым монастырским угощением: квашеная капуста с брусникой, крепенькие солёные огурчики, пироги с грибами, гороховая каша с льняным маслом, рыба… Была, правда, и мисочка с чёрной икрой — мужчину квашеной капустой не накормишь.

— Спасибо, Анисья, мы тут дальше сами.

Мать и сын сидели напротив друг друга — Мария у стены, так удобнее сидеть пожилой женщине. Княгиня смотрела, как Борис Василькович с аппетитом хрупает капустой, и чуть заметно улыбалась. Интересно, почему почти все женщины любят глядеть, как едят их мужья и дети?

— Глебка давеча хвастался, — прожевав, сообщил матери Борис, — что управился со своей простью до холодов. Носится с ней, как дурень с писаной торбой.

Мария улыбнулась заметнее. Действительно, давно была такая мечта у князя Белозерского, прорыть канал через перешеек и тем резко сократить водный путь.

— Чем тебе не нравится? О торговых путях печётся брат твой…

— Да ну, мама, баловство одно! Какая торговля в Белоозере нынче? У нас в Ростове и то одни лапти да веники в торгу!

Борис Василькович заглотил последний кусок пирога.

— Уммм… кстати… ты бы дала мне тетрадку-то свою, в коей описано, как оборот злата-серебра происходит… Чего-то не понимаю я, похоже…

— Да возьми, вон она лежит, — кивнула Мария на рабочий стол у окна, где на полке покоилась толстая тетрадь в кожаном переплёте. — Для того и писано, чтобы читали торговые люди да понимали. А что именно непонятно тебе?

— Ну вот смотри, — принялся объяснять Борис, обтерев рушником пальцы. — Уж который год платим мы дань в Орду, серебро уходит туда рекой. Обратно же совсем почти ничего не идёт. Стало быть, серебро дорожать должно, а равно и злато. Так и было до поры. А нынче всё наоборот почему-то. Цены дикие, и серебра ни у кого нет, и за то серебро ничего не купить. Про золото я вообще не говорю. Ежели у кого из купцов заведётся монета золотая, так он её не то чтобы в дело пустить — ночью зароет в огороде и жене родной не скажет где.

Мария отлепилась от стенки, облокотилась о стол.

— А вот скажи, сын, что ты знаешь про прасолов?

Борис немного посмурнел.

— Есть такие люди. Раньше были вроде офени как офени [мелкие торговцы. Прим. авт. ] А нынче берут соль и в село едут. Там берут мясо да рыбу, сапоги, холсты, полушубки овчинные, ковань железную — одним словом, то, что солеварам надобно. Мясо то солят сами, опять же, и вместе с прочим нехитрым товаром назад к солеварам везут. Так и мотаются туда-сюда, в город не заезжая. Торговля та ничтожная, правда — сами сыты и детишки, а больше ничего…

— Тогда другой вопрос: часто ли расплачиваются в торгу каменьями самоцветными?

Князь поморгал.

— Да… вообще никогда не расплачиваются. Каменья те по нынешним временам и не продашь, морока одна.

— Ну вот тебе и ответ.

Борис подумал, помрачнел ещё более.