Время точить когти

Эскапизм, опухоль мозга, тщательно маскируется под оптимизм и пофигизм. Игры, книжки, плеер, мечты, грезы… Время и силы табунами несутся в иллюзорные миры, на стройку хрустального дворца, сдувание с него пылинок, добавление новой красивой финтифлюшки, витиеватого узора, сверкающих камешков, блесток. От удара в морду и гастрита на почве безденежья дворец, правда, не спасает, зато отвлекает от разбитой рожи, больного желудка, слепит блеском хрустальных стен.

Андрей, двадцать два года, безработный. Образование среднее, академическая справка ВУЗа: ушел с третьего курса. Живет на иждивении родителей и девушек.

Маша – исключение. Расставание с ней как повестка из военкомата, жизнь под откос. Прежние связи возникали от желания слезть с шеи несчастных родителей, хоть и маскировались высокими, чтоб их, чувстствсвами. Но ради Маши, потеряв остатки совести, просил бы у родителей деньги, если бы любимая в них нуждалась.

Ах, ради Маши, значит, герой, думает Андрей… Пробуждается ненависть, внутренний голос, настоящий, а не его зам, что обожает льстить и оправдывать, является на личную встречу.

– Герой, значит, деньги бы просил, совесть на алтарь свою белоснежную, – судорожно летят слова сквозь зубы. – А слабо ради Маши устроиться на работу?

Прохожие царапают взглядами, опасливо, насмешливо, лицо щекочут капли пота. Вопит инстинкт обывателя не выделяться из толпы, заметят – засмеют, затопчут, Андрей старательно затыкает рот внутреннему голосу, пытается столкнуть обратно в темную глубину.

– На работу! – яростно вторит голос. – Ах, ты у нас такой чистый, честный, блюдешь справедливость. Тебе, видите ли, западло, что будет прессовать козел начальник по каждой мелочи, шакалы коллеги будут гавкать, строить подлянки, смеяться исподтишка, а в морду нельзя – оставят без зарплаты, уволят, засудят. Не хочешь мараться, нервы драгоценные портить, твои нервы – достояние мира, ты ж у нас святой, с идеалами, понимаш, рыцарство, благородство, дуэли за прекрасных дам…

Солнце слепит, жжет глаза, льет жидкий металл, но дрожащие веки подняты, глаза прикованы к солнцу.

– Какие, к черту, дуэли, – хрипит Андрей, ноги заплетаются, спотыкаются, несут вперед, тело неуклюже уклоняется от встречных. – На дуэлях рук, ног, жизней лишаются, а ты за каждый нерв трясешься как бомж за стакан водки, бежишь, вопишь, в нору зарыться, забиться, забыться…

Андрей хватает голову. Веки падают, но перед глазами все та же белизна. Андрей пытается разглядеть людей, машины, столбы, киоски, но вокруг – бескрайняя белая пустыня. Пальцы впиваются в глаза.

Кто-то сдавливает руку.

– Гражданин, документики, – солидный хрюк.

– Да он пьяный в жопу! – блатное мычание, Андрея резко поворачивают, руку чуть не отрывают. Захлестывает обида, Андрей в жизни не прикасался к алкоголю, одно из немногих достоинств, повод для гордости. А его называют алкашом те, кто сами во время и после службы жрут водку!

– От него вроде не пахнет, – пыхтит солидный. – Наверно, обкололся.

– Вены покажи! – рявкает блатной, руку выворачивает до хруста. – Колесами обдолбался, сука! Глаза не прячь, урод!

Андрей вновь и вновь трет глаза. Кромешная белизна начинает выцветать, постепенно проступают два силуэта в полицейской форме. Один толстый, в очках-хамелеонах, глазенки словно в бурой мгле, держится на солидном расстоянии. Напарник похож на гоблина, недостаток роста перевешивает наглость.

– Документы давай, укурок! – мычит, норовит боднуть Андрея в нос, рожа напоминает одну их тех, что опрокинула Андрея на грязный асфальт. Нос картошкой, щеки горят, изо рта вонь, что-то курил или пил, пухлый язык свисает, кокарда набекрень будто кепка, горбатая блатная поза, пальцы веером не гнет, но руки подобающе разведены.

– Глухой чо ли, пацанчик?! – Впечатывает затрещину, Андрей хватается за ухо. – Карманы выворачивай, сказал!

Андрей накаляется, электризуется. Анод копит пробирающий до судорог страх, видения, где избивают до потери пульса, выжимают из тела половину крови, холодный смердящий обезьянник, выбивают зубы, признания во всех глухарях. А на катоде – ярость, плавится, горит терпение, сколько можно оттирать лицо от плевков, мириться с дерьмом, что окольными путями гребет власть, топчет совесть, честь, благородство, желание созидать, делать мир светлее, чище… И это дерьмо превратило Андрея в еще большее дерьмо, не способное даже пискнуть, ответить.

Страх, ярость, полюса поочередно берут верх, не уступают, но копят силу, взлетают как по трамплину к солнцу, где дышит термоядерный жар. Напряжение растет, прослойка диэлектрика скоро треснет, вспыхнет искрой, молнией.

– Сюда, чмо! – Блатной хватает Андрея за ворот, в руке дубинка.

Толстяк валяется в позе морской звезды, очки размазаны в крошево…

Блатного вздергивает, дубинка падает, руки бьются в конвульсиях, отталкивают Андрея, тело неестественно выгибается, рожу рвет боль, изо рта льется что-то кроваво-матерное, грудь выпячивается, словно хочет родить киношную инопланетную тварь.

Рожает. Летят полужидкие комья из обрывков одежды, крови, мяса, ребер.

Стальной кулак с лезвиями и шипами.