Время точить когти

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Андрей бродит по городу, кроссовки шаркают об асфальт, вязнут в тучах пыли. Руки болтаются в карманах как пистолеты в кобурах, но настроение совсем не ковбойское. На лице черными шрамами стынут вечерние тени.

Хочется купить ручку, блокнот, начать записывать ощущения, озаглавить: «Что чувствует парень, когда его бросает самая красивая на свете девушка?». Хотя, судя по ее красоте, ощущения могут убить сотню лошадей.

– Кстати о никотине, – бурчит Андрей, прохожие косятся с неприязнью. Пусть думают, что хотят. – Может мне с горя закурить?

– Перебьешься, – отвечает себе басом, словно кто-то другой. Других слушаться легче, чем внутренний голос. – Конец света – и тот не стоит отравленных легких. Тем более – затуманенного разума, если думаешь о водке.

Интересно, думает, сколько таких осталось хотя бы в России, железных трезвенников и любителей курить исключительно кислород? Уссурийские тигры рыдают от жалости, уступают почетную страничку Красной книги.

Хотя вся заслуга, что к двадцати двум годам не пробовал даже пива. Иначе бы пристрастился с первого глотка, пропил бы все на свете, уж что-что, а на соблазны всегда падок. Взять хотя бы компьютерные игры, отнимают полжизни.

– Точно! – сияет Андрей, оказывается, сиять еще может. – Вот и анестезия. Куплю новую игрушку.

Улица как русло высохшей реки, на дне сгущается сумрак, но верхние половины многоэтажек объяты бархатным оранжевым светом. Жаль, что свет скоро напьется кровью, мир поглотит тьма. Неизбежно.

– Неизбежен рассвет. – Андрей не сразу осознает, что голос чужой. Любит искажать голос для иллюзии собеседника, но так радикально выйдет вряд ли.

Никого…

Редкие, как микробы в космосе, прохожие ползут слишком далеко.

Испуг уступает недоумению, Андрей пожимает плечами, о странном голосе старается забыть.

Хотя о рассвете решает помнить.

В душе теплеет, даже солнце, кажется, возвращается, на оранжевых полотнах заката золотистые искорки.

Вдалеке растет как мухомор магазин с надписями «аудио», «видео» и тэпэ, катится эхо музыки, в окнах сияет стильная обстановка хай-тека. Вот где обитель игрушек, Андрей идет вприпрыжку.

Навстречу размашисто шагают два парня в олимпийках. Оба выше Андрея на голову, морды красные, у каждого в охапке по смеющейся пьяненькой девчонке. Звенят бляхи ремней, булькает пиво в банках, парочки идут по обе стороны от Андрея, этакая симметрия…

Симметрично ставят подножки. Мир опрокидывается, кулаки врезаются в асфальт, на пятнистом сером фоне пылятся бычки, плевки, шелуха… Андрей стискивает зубы, в глазах темнеет, из колен будто выворачивают кости.

Сыпется хлюпающий ржач, острой приправой писклявые смешки девчонок.

– Лошара! – Смех все тише, отдаленнее.

Андрей встает как только что телепортированный в прошлое терминатор, парой прыжков догоняет парней, молниеносно отрубает ладонями руки, ноги, одному вырывает сердце, второму голову. Под ногами куски мяса, кровавые озера, скулящие девчонки, из груди рвется свирепое дыхание, лицо искажено оскалом. Взгляд тонет в багровом небе, хочется рычать…

Моргает… Вновь асфальт, паутина трещин, засохший мусор, пыль. Смех за спиной уже очень далекий, мимо скользят тени прохожих.

Андрей встает как ржавый железный дровосек, отряхивается. В драки ввязывается редко. Не успевает: лихое воображение крутит самую красочною, эффектную расправу, а сразу после – досадное понимание, что в реальность идеал не вытащить. Голос дрожит, слова спотыкаются, удары слабые, неуклюжие, душа пылает не праведным гневом, а трусливым трепетом, в голове никакой воодушевляющей музыки, мат-перемат.

– Плохо быть идеалистом, – цедит Андрей сквозь зубы, потирает ссадины на кулаках.

Настоение рушится безнадежно, минут двадцать Андрей бесцельно слоняется по лабиринту улиц, город наливается чернотой…

В глаза бьет солнце, в уши – рев машин. Андрей выбирается на широкую, оживленную улицу, здания сторонятся проспекта и друг друга, свет золотой лавой разливается по гладкому как зеркало асфальту, машины ревут пестрыми ураганами, треплют одежду, волосы. Андрей вливается в поток, люди спешат с работы в уютные объятия дома, каждый шаг звучит борьбой за драгоценные минуты, даже секунды – вернуться на миг раньше, отдохнуть на миг больше, ведь завтра опять на работу…

Работа… Поискать бы, отвлечься, не думать о самой красивой…

Андрей дергает ухо, чуть не отрывает.

– Обычная девчонка, таких море! – шипит раздраженно. Несколько мгновений спустя вздыхает.

«Бесцельность существования, прожигание жизни» – заклеймила Маша. Еще сказала, что потеряла всякий интерес вытаскивать Андрея из болота, мол, бесполезно, когда утопленник не хочет. Добавила, что ей очень жаль, оставила деньги, пожелала удачи и ушла.

Это больше всего и добило. В ее прощальном взгляде блестела жалость, пожелание удачи звучало как из уст врача-онколога, мол, мужайтесь, больной, проживите скудный остаток дней достойно.

И деньги на полке в прихожей, семь тысяч плюс мятые бумажки. Себе Маша, кажется, оставила только на проезд…

Эскапизм, опухоль мозга, тщательно маскируется под оптимизм и пофигизм. Игры, книжки, плеер, мечты, грезы… Время и силы табунами несутся в иллюзорные миры, на стройку хрустального дворца, сдувание с него пылинок, добавление новой красивой финтифлюшки, витиеватого узора, сверкающих камешков, блесток. От удара в морду и гастрита на почве безденежья дворец, правда, не спасает, зато отвлекает от разбитой рожи, больного желудка, слепит блеском хрустальных стен.

Андрей, двадцать два года, безработный. Образование среднее, академическая справка ВУЗа: ушел с третьего курса. Живет на иждивении родителей и девушек.

Маша – исключение. Расставание с ней как повестка из военкомата, жизнь под откос. Прежние связи возникали от желания слезть с шеи несчастных родителей, хоть и маскировались высокими, чтоб их, чувстствсвами. Но ради Маши, потеряв остатки совести, просил бы у родителей деньги, если бы любимая в них нуждалась.

Ах, ради Маши, значит, герой, думает Андрей… Пробуждается ненависть, внутренний голос, настоящий, а не его зам, что обожает льстить и оправдывать, является на личную встречу.

– Герой, значит, деньги бы просил, совесть на алтарь свою белоснежную, – судорожно летят слова сквозь зубы. – А слабо ради Маши устроиться на работу?

Прохожие царапают взглядами, опасливо, насмешливо, лицо щекочут капли пота. Вопит инстинкт обывателя не выделяться из толпы, заметят – засмеют, затопчут, Андрей старательно затыкает рот внутреннему голосу, пытается столкнуть обратно в темную глубину.

– На работу! – яростно вторит голос. – Ах, ты у нас такой чистый, честный, блюдешь справедливость. Тебе, видите ли, западло, что будет прессовать козел начальник по каждой мелочи, шакалы коллеги будут гавкать, строить подлянки, смеяться исподтишка, а в морду нельзя – оставят без зарплаты, уволят, засудят. Не хочешь мараться, нервы драгоценные портить, твои нервы – достояние мира, ты ж у нас святой, с идеалами, понимаш, рыцарство, благородство, дуэли за прекрасных дам…

Солнце слепит, жжет глаза, льет жидкий металл, но дрожащие веки подняты, глаза прикованы к солнцу.

– Какие, к черту, дуэли, – хрипит Андрей, ноги заплетаются, спотыкаются, несут вперед, тело неуклюже уклоняется от встречных. – На дуэлях рук, ног, жизней лишаются, а ты за каждый нерв трясешься как бомж за стакан водки, бежишь, вопишь, в нору зарыться, забиться, забыться…

Андрей хватает голову. Веки падают, но перед глазами все та же белизна. Андрей пытается разглядеть людей, машины, столбы, киоски, но вокруг – бескрайняя белая пустыня. Пальцы впиваются в глаза.

Кто-то сдавливает руку.

– Гражданин, документики, – солидный хрюк.

– Да он пьяный в жопу! – блатное мычание, Андрея резко поворачивают, руку чуть не отрывают. Захлестывает обида, Андрей в жизни не прикасался к алкоголю, одно из немногих достоинств, повод для гордости. А его называют алкашом те, кто сами во время и после службы жрут водку!

– От него вроде не пахнет, – пыхтит солидный. – Наверно, обкололся.

– Вены покажи! – рявкает блатной, руку выворачивает до хруста. – Колесами обдолбался, сука! Глаза не прячь, урод!

Андрей вновь и вновь трет глаза. Кромешная белизна начинает выцветать, постепенно проступают два силуэта в полицейской форме. Один толстый, в очках-хамелеонах, глазенки словно в бурой мгле, держится на солидном расстоянии. Напарник похож на гоблина, недостаток роста перевешивает наглость.

– Документы давай, укурок! – мычит, норовит боднуть Андрея в нос, рожа напоминает одну их тех, что опрокинула Андрея на грязный асфальт. Нос картошкой, щеки горят, изо рта вонь, что-то курил или пил, пухлый язык свисает, кокарда набекрень будто кепка, горбатая блатная поза, пальцы веером не гнет, но руки подобающе разведены.

– Глухой чо ли, пацанчик?! – Впечатывает затрещину, Андрей хватается за ухо. – Карманы выворачивай, сказал!

Андрей накаляется, электризуется. Анод копит пробирающий до судорог страх, видения, где избивают до потери пульса, выжимают из тела половину крови, холодный смердящий обезьянник, выбивают зубы, признания во всех глухарях. А на катоде – ярость, плавится, горит терпение, сколько можно оттирать лицо от плевков, мириться с дерьмом, что окольными путями гребет власть, топчет совесть, честь, благородство, желание созидать, делать мир светлее, чище… И это дерьмо превратило Андрея в еще большее дерьмо, не способное даже пискнуть, ответить.

Страх, ярость, полюса поочередно берут верх, не уступают, но копят силу, взлетают как по трамплину к солнцу, где дышит термоядерный жар. Напряжение растет, прослойка диэлектрика скоро треснет, вспыхнет искрой, молнией.

– Сюда, чмо! – Блатной хватает Андрея за ворот, в руке дубинка.

Толстяк валяется в позе морской звезды, очки размазаны в крошево…

Блатного вздергивает, дубинка падает, руки бьются в конвульсиях, отталкивают Андрея, тело неестественно выгибается, рожу рвет боль, изо рта льется что-то кроваво-матерное, грудь выпячивается, словно хочет родить киношную инопланетную тварь.

Рожает. Летят полужидкие комья из обрывков одежды, крови, мяса, ребер.

Стальной кулак с лезвиями и шипами.

Фантастическая рука ныряет обратно в грудь. Мертвая рожа отличается от прежней лишь грязными ручьями у рта, глаза выпучены, язык висит.

Туша плюхается в бордовую лужу.

Над трупом возвышается стройная девушка, сияют фиолетом перчатки до локтей, крылатые наплечники, нагрудник, острые сапоги до колен, лезвия юбки. Сквозь черные вьюны волос – корона драконьим воротником, шесть устремленных назад лучей. Слепят белизной изгибы лица, шеи, плеч, живота, бедер, за спиной тень сложенных в клинок стальных крыльев. Глаза пронзительно лиловые.

Одна перчатка словно фиолетовое зеркало, с шипов и когтей второй текут густые бордовые капли. Девушка смотрит на Андрея, хищную перчатку обволакивают языки белого пламени, кровавая грязь исчезает, пламя гаснет. Скользящий лязг – шипы, лезвия, когти прячутся в перчатку, гладкую, как ее сестра.

Андрей будто камень, ни шевельнуться, ни заикнуться. Пялится на возникшую из ниоткуда незнакомку. Краешек сознания отчаянно вопит, нужно делать хоть что-то, подать признак жизни – крикнуть, спасибнуть, спросить, что происходит, моргнуть… Но чем сильнее вопит внутренний голос, тем мощнее паралич…

Девушка разворачивается к шторму автомобилей, шаги плавно несут прочь, волосы упругим маятником, лучи короны отражают багряное солнце.

Дурак, дурак, настойчиво долбит мысль, виски холодеют от капель пота.

Кожа словно кокон, внутри горит, выворачивается, противоречия скручиваются вихрями, сливаются в нечто новое, что оформляется, стынет, вот-вот вылупится невероятной бабочкой.

– Стой, – шепчет Андрей.

Девушка прыгает на крышу летящего мимо авто, уносится таким же полупрозрачным множеством режущий воздух линий. Скрип тормозов, из-под колес оседланного авто валит мерцающая в закате пыль. Амазонка перепрыгивает на обгоняющий черный внедорожник.

– Стой! – орет во все горло Андрей, крик очень хриплый, бежит изо всех сил, страх лупит по спине, гонит преодолевать предел возможностей. Подошвы бьют асфальт отбойными молотками, каждый удар вселяет надежду выбраться из тупиковой судьбы. Но поводырь стремительно удаляется, волной накрывает понимание: упустить незнакомку будет пострашнее ампутации ног.

Девушка прыгает на крышу приземистого, обтекаемого как звездолет спорткара, стальной зверь с ревом уносит ее за горизонт. Андрей задыхается, мир вытесняет знакомое полотно слепящего света.

Дальнейшее осознается плохо. Вой сирены, стук спятившего сердца, привычные элементы улиц рождают крохотное осознание: где-то рядом его дом, продраться бы сквозь плотную как туман завесу света, хотя сейчас наверняка густой мрак. Все, что порой всплывает со дна белой бездны, смешивается в тошнотворную воронку.

В последней воронке крутятся лоскуты квартиры: полка в прихожей, злополучные семь тысяч, едва хватит на остатки квартплаты, ноут придется скоро продать по дешевке, на тесной кровати он и Маша умудрялись вмещаться с удовольствием, простыня и подушка блестят фиолетом как доспехи.