Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств

– Вот он, оказывается, чего хочет, этот козлик… – Она говорила не со мной, она говорила с матерью Навы, но мне показалось, что все они ждали от меня других слов. Я тоже ждал от себя других слов, но я их вдруг забыл. А вместо них выскочили эти вопросы. – Забавно, они ничего не понимают, – продолжила рассуждения женщина. – Ни один из них ничего не понимает. Представляешь, как они бредут к Белым скалам и вдруг попадают в полосу боев!

– Они гниют там заживо, – кивнула мать Навы задумчиво, – они идут и гниют на ходу и даже не замечают, что не идут, а топчутся на месте… А в общем-то, пусть идет, для Разрыхления это только полезно. Сгниет – полезно. Растворится – тоже полезно… А может быть, он защищен? Ты защищен? – спросила она меня.

– Я не понимаю, – признался я упавшим голосом. Чувствовал, что должен понимать, но не понимал – понималка отказала.

– Милая моя, что ты его спрашиваешь? Откуда ему быть защищенным?

– В этом мире все возможно, – пожала плечами мать Навы. – Я слышала о таких вещах.

– Это болтовня, – отрезала беременная женщина. Она снова внимательно оглядела меня. – А ты знаешь, – сказала она, – пожалуй, от него было бы больше пользы здесь… Помнишь, что вчера говорили Воспитательницы?

«Это про лукавую деревню и про Карла, что ли?» – догадался я.

– А-а, – сказала мать Навы, – пожалуй… Пусть… Пусть остается.

– Да, да, оставайся, – сказала вдруг Нава. Она уже не спала и тоже чувствовала (я сразу определял, как она чувствует), что происходит что-то неладное. – Ты оставайся, Молчун, ты не ходи никуда, зачем тебе теперь уходить? Ты ведь хотел в Город, а это озеро и есть Город, ведь правда, мама?… Или, может, ты на маму обижаешься? Так ты не обижайся, она, вообще, добрая, только сегодня почему-то злая… Наверное, это от жары…

Про какую маму она говорит? Про ту, что мертвяки увели, а она просунула дочку между их ног на свободу? Или про эту?… Дочка одна, а мамы совсем разные…

Мать поймала ее за руку. И я увидел, как вокруг головы матери быстро сгустилось лиловатое облачко. Глаза ее на мгновение остекленели и закрылись, потом она сказала:

– Пойдем, Нава, нас уже ждут.

– Но я хочу, чтобы он был со мной! Как ты не понимаешь, мама, он же мой муж, мне дали его в мужья, и он уже давно мой муж…

Обе женщины брезгливо поморщились.

– Пойдем, пойдем, – поторопила мать Навы. – Ты пока еще ничего не понимаешь… Он никому не нужен, он лишний, они все лишние, они ошибка… Да пойдем же! Ну хорошо, потом придешь к нему… Если захочешь, – раздраженно посулила она.

Нава сопротивлялась; наверное, она чувствовала то же, что чувствовал я, – что мы расстаемся навсегда. Это похоже на долгое падение без парашюта… О чем это я?… Словно сосульку вколачивают в позвоночник…

Мать тащила ее за руку в тростники, а Нава все оглядывалась и кричала:

– Ты не уходи, Молчун! Я скоро вернусь, ты не вздумай без меня уходить, это будет нехорошо, просто нечестно! Пусть ты не мой муж, раз уж это им почему-то не нравится, но я все равно твоя жена, я тебя выходила, и теперь ты меня жди! Слышишь? Жди!…

Я смотрел ей вслед, слабо махал рукой, кивал, соглашаясь, и все старался улыбнуться, а губы заледенели и не желали улыбаться.

«Прощай, Нава… Прощай… Прощай… – билось пульсом в висках. – Прости…»

Я хотел броситься следом, но вдруг почувствовал себя деревом, пустившим корни в слякотную почву, она была полужидкая, и поэтому корни быстро прорастали в глубину. Можно было бы их выдрать. Но тогда я упал бы головой в тростники и перестал видеть Наву. А может, я – прыгающее дерево? Вот сейчас как присяду да как прыгну туда, к Наве!…

Они скрылись из виду, и остались только колышущиеся тростники. Но голос Навы был еще слышен:

– Не уходи, Молчун! Жди, Молчун! Я вернусь, Молчун! Ты молчи сколько хочешь, Молчун, без меня не надо говорить, нечего с ними говорить, они нас не понимают, а когда я вернусь, уж мы с тобой поговорим – я все-все тебе расскажу, ведь ты мой муж, хоть это всяким тут и не нравится… Ты только дождись!…

А потом Нава замолчала, раздался всплеск, и все стихло. Не знаю, как я проглотил ледяной комок, застрявший в горле, – было больно – и спросил беременную женщину:

– Что вы с нею сделаете?

Она все еще внимательно разглядывала меня. Все это время разглядывала, пока я прощался с Навой.

– Что мы с нею сделаем? – задумчиво произнесла она. – Это не твоя забота, козлик, что мы с нею сделаем. Во всяком случае, муж ей больше не понадобится. И отец тоже… Но вот что нам делать с тобой? Ты ведь с Белых скал, и не отпускать же тебя просто так…

– А что вам нужно? – спросил я.

– Что нам нужно… Мужья нам, во всяком случае, не нужны. – Она перехватила мой сомневающийся взгляд, направленный на ее откровенные женские достоинства во главе с торчащим вперед животом, и презрительно засмеялась. – Не нужны, не нужны, успокойся… Попытайся хоть раз в жизни не быть козлом. Попытайся представить себе мир без козлов…