Время воды

— Эх, Витек, Витек, вот гляжу на тебя и понимаю: ни хрена ты в бабах не разбираешься. А ведь времечко быстро пройдет, так ведь можешь дураком и состариться. Ну, так где стаканы?

Стаканов я не нашел. Но выпить было необходимо. Поэтому я взял с книжной полки рифленый пластиковый пенал, предназначенный для хранения карандашей и ручек, и выкинул из него содержимое. Потом протер пальцем от пыли и протянул Генофону.

— Вот. Не хуже стакана и больше. Водоизмещение — двести семьдесят грамм. Способ проверенный, студенческий. Его, может, сам Менделеев изобрел, чтобы не пить из горлышка.

— А не расплавится? — поинтересовался Геннадий. — В самогоне градуса не то, что в водке.

— Проверено. Здесь даже насечки выбиты для подсчета калорий.

— Научный подход, — одобрил сосед.

И мы выпили по очереди.

— Ух, — выдохнул я и зажмурился, чтобы глаза не лезли на лоб, когда самогон покатился по внутренностям.

— Вот и я говорю: первач лучше водки и полезней, и оборотов в нем больше, — одобрительно сказал Генофон и понюхал рукав пиджака, заскорузлый от длительной носки. — Покурим?

Раскуривая подсушенную на батарее «Стрелу», я решился задать Генофону вопрос о личном:

— Дядь, как думаешь, шансы у меня есть?

— Шансы есть всегда, — сказал Генофон, подумав.

— Да нет, я не про какие-то там шансы вообще. Я про Жанну. И про эту ее прелюдию.

— Я и говорю насчет баб. Какую бы цацу баба из себя не выделывала, шанс есть всегда. Тут главное — не быть щепетильным и слишком порядочным быть тоже не нужно, — Генофон остановился и подмигнул. — Разговор получается интимный, значит, надо выпить еще.

Я согласился, тем более что алкоголь уже кружил мою голову. Мы выпили и помолчали, чтобы почувствовать, как мягко и легко меняет он нашу сущность. Наконец Генофон удовлетворенно кивнул и продолжил:

— Запомни, Витек: мужик должен вести себя так, будто хочет всех баб вокруг, включая теплокровных домашних животных, а не только свою законную. При этом нужно выказывать всячески, что у тебя на это хватит гормонов. Баба только тогда возбуждается, когда ей есть с кем бороться.

— Ну, это понятно, это и у Набокова так, и у Бунина даже. Я другого не могу понять, дядя Гена: неужели ей нужен только адреналин? — не унимался я. — Кроме него, наверняка, есть что-то еще.

Генофон, поразмыслив, кивнул:

— Есть, конечно. Прелюдия. Прелюдия для нее важнее того, что происходит потом. Зачем она, обычно тихая дома, так любит ругаться с тобой при посторонних, в гостях, например, или в очереди? Или вдруг ни с того ни с сего бьет тебя по голове сковородкой, или лезет целоваться в метро?.. А чтобы показать другим бабам, что ты есть ее собственность, и она может делать с тобой что угодно. И рано или поздно все начинают в это верить, а главное — ты сам начинаешь.

Я сосредоточился на облаках дыма, блуждающих под потолком. Несмотря на явную убедительность, я не был готов принять жизненные принципы водопроводчика полностью. Его семейная жизнь не выглядела счастливой.

— Ты поэтому, что ли, бухаешь, дядь Гена? Чтобы казаться круче? Ради Серафимы бухаешь, правильно я тебя понял? — осторожно спросил я, почесав нос.

— Нет, — дядя Гена поморщился. — У Серафимы климакс, и она меня как мужика не воспринимает больше. Я для нее алкоголик. Она думает, что я не могу не бухать. А я бухаю, потому что борюсь. Я выражаю себя через бухач.

Я, конечно, тогда не мог понять, что он имеет в виду. Я же только что дембельнулся, и только о Жанне мог думать, и все ждал, чтобы Генофон меня морально подбодрил.

— Ну и все-таки может у нас что получиться? — решился я на последний вопрос. — Она ведь однажды мне фотку свою прислала, в конверт вложенную, круче, чем из «Плейбоя».

Генофон посмотрел на меня как-то странно и сказал, подбирая слова с явным трудом:

— Не обижайся, мне пора двигать. Дела надо делать. Халтуру. Унитаз в восемнадцатой просили прочистить. Югославский. Богатые, сволочи… А Жанна? В жизни все может быть, Витек. Но жить одной Жанной — мелко. Понимаешь, теперь времена такие, что всем хреново, кто не животное. Этногенез нарушился. Засорился. Его чистить нужно, а они в него срут и срут… Ты, это, проспись да все-таки выйди на улицу, на пешеходную экскурсию по городу. С друзьями увидься. Сходи туда, где работал. Сразу много поймешь…

Он ушел.

Я заснул. Засоренный этногенез Генофона я принял за пьяный глюк…

Сон был бессюжетный, светлый и легкий. И сам я был спокойный, светлый и легкий, наверное, от дезинфицирующих свойств самогона. И проснулся я с розовым лицом младенца и ровным спокойным пульсом.

Из окна прямо на паркет и на письменный стол струилось густое зимнее солнце. В его лучах неподвижно висели бриллиантовые частички пыли. Я был дома. Где помогают стены. Где помогают вообще все собранные тобой предметы. Только и ждут момента, чтобы помочь.

Я влез в парадку, затянулся портупеей, прижав живот к позвоночнику, начистил отутюженные в гармошку дембельские сапоги и поискал взглядом портянки. Те расслаблено висели на спинке стула, мятые и пятнистые, как лица шахтеров.