Время Волка

Вскоре бабушка стала замечать, что Лёня всё чаще играет один, а то и вообще не идёт во двор, предпочитая сидеть дома и разглядывать картинки в книжках. Тогда Серафима Ивановна стала постоянно брать его с собой на работу, в госпиталь. Поручала какой-нибудь медсестре, и Лёня целыми днями слонялся за своей очередной нянькой по палатам, ожидая, пока та покончит с перевязками и раздачей лекарств и напоит его чаем или расскажет что-нибудь интересное. Но вскоре он обнаружил, что в госпитале полно детей. Школьники приходили после уроков читать раненым бойцам газеты, развлекали их самодеятельными концертами, приносили гостинцы – собранные в лесу ягоды, лекарственные травы и, самое ценное, самшитовый мох, который использовали вместо ваты. Войдя с медсестрой в палату во время очередного такого импровизированного концерта, он увидел, как, стоя на деревянной табуретке, девочка с двумя толстыми косичками читает стихотворение про Ленина. Лёня замер с открытым от удивления ртом. Его поразила не девочка, знавшая стишок, а то, что множество взрослых внимательно, в полной тишине слушают её. Для привыкшего слышать «Не мешай!» и «Посиди тихо» Лёни это было настоящим чудом. Когда девочка дочитала, взрослые захлопали, а боец с перевязанной рукой весело сказал:

– Ну-ка, иди сюда, стрекоза! У меня для тебя есть подарок. Давай ладошку!

В протянутую ладошку он высыпал несколько кусочков сахара. И тут Лёня не вытерпел.

– Я-я-я т-т-тоже стихи знаю!

Это прозвучало так звонко и отчаянно, что все засмеялись.

– Он не наш! Он не с нами! – тут же заявила рыженькая девочка. – Ты чей, мальчик?

– Б-б-бабушкин, – смутился Лёня и отчаянно покраснел.

Бойцы засмеялись, а тот, с перевязанной рукой, сказал:

– Ну раз тоже стихи знаешь, давай читай. Тише, девочки, жалко вам, что ли? Смотрите, какой смешной пострел.

Лёня вскарабкался на стульчик и начал, от всеобщего внимания заикаясь сильнее обычного:

– У-у-у Л-л-лукоморья дуб зе-зе-зелёный…

Он не успел закончить первую строчку, как девчонки прыснули со смеху.

– Заика! Да он же заикается! Куда тебе стихи читать! Слезай!

Лёня покраснел ещё сильнее, поняв, что опозорился. К тому же он начисто забыл вторую строчку! Вконец расстроившись, он слез со стула. На глазах выступили слёзы. Бойцы тоже смеялись, но тот, с рукой, качал головой:

– Девочки, девочки, ну зачем вы так? Как тебя зовут, мальчик?

– Ле-ле-леонид, – почему-то он решил назваться полным именем, которым бабушка называла его, когда особенно сердилась.

– О, как моего любимого певца Утёсова! Ты знаешь Утёсова?

Утёсова Лёня не знал.

– Ну а петь ты любишь? – допытывался боец. – Может, ты нам песню споёшь?

Лёня недоверчиво посмотрел на него. Издевается? И так же все смеются. Но раненый заговорщицки ему подмигнул:

– Бьюсь об заклад, петь у тебя получается лучше, чем читать. Правда?

– Н-н-не знаю…

Пение никогда его особенно не интересовало, он и песню-то знал всего одну.

– А ты попробуй! Если получится, подарю тебе пряник.

Слово «пряник» Лёня знал очень хорошо – на Новый год папа прислал ему из Москвы кулёк пряников. «Спецпайковых», как сказала бабушка, твёрдых, будто камень, но очень вкусных, и он грыз их, макая в чай и прикрывая глаза от счастья.

– Какую ты песню знаешь? – продолжал допытываться боец.

– Со-со-союз нерушимый…

– Ого, репертуарчик! – уважительно протянул тот. – Ну давай вместе, я тебе подпою. Союз нерушимый…

– Республик свободных, – неожиданно легко подхватил Лёня, – сплотила навеки великая Русь…

Он пел громко, стараясь перекричать своего помощника, – ему вдруг показалось, что тот поёт неправильно, и у Лёни возникло ему самому непонятное желание выправить мотив, чтобы было так, как передавали по радио.

Все в палате притихли. Смеяться никто и не думал. А воодушевлённый успехом Лёня пел всё громче и громче. Он понятия не имел, о чём поёт, про какие такие республики, и почему союз создан волей народа. Но совершенно точно повторял мелодию, без единой фальшивой ноты.

Его не перебивали, и Лёня благополучно допел до конца. А потом чуть не свалился с табуретки от накрывшего его грома аплодисментов.

– Ай да пострел! – веселились раненые. – А как чисто поёт-то! И с каким чувством! Парень, да у тебя настоящий талант.

– И ты не заикаешься, когда поёшь, ты это понял? Держи, вот твой пряник!

Честно заработанный пряник перекочевал к Лёне, а со всех сторон ему уже тянули кусочки сахара.

– Чтобы не заикаться, тебе нужно петь, понимаешь? – убеждал его раненый с перевязанной рукой. – Говорить нараспев, растягивая слова.

– А ведь верно говорит Серго! – крикнул кто-то с дальней койки. – Как ты догадался-то?

– Так я знал, – улыбался Серго. – У меня вот в роте старшина тоже заикался, контузия. Так он пропевал то, что хотел сказать, и нормально было. Мы его так и звали – певун!

До самого вечера Лёня «репетировал», пытался петь то, что хочет сказать, мечтал о том, как удивит бабушку. Иногда получалось, иногда не очень. Но когда Серафима Ивановна, еле живая после четырёх проведённых подряд операций, ввалилась в сестринскую забирать внука, он встретил её заготовленной фразой: