Время воздаяния

— Ты не сам потерял его - свой огонь, хотя и не сам приобрел, конечно… Правду сказать, тебе его выдали - как выдают оружие солдату, чтобы он сражался им и принес победу и славу пославшему его. А солдату… Что же — когда его полководец во славе своей празднует добытую его войском победу, солдату достается нечто поважнее - жизнь. Но оружие, выданное солдату, он обязан затем - сдать, — она немного помедлила и продолжала: — Только воин - оружие имеет свое, собственное, и отнять его можно только вместе с жизнью…

Да… Да - была она права: из мертвого, пересыпаемого ветром по дорогам видимых и невидимых миров песка, невесть от чего и как зародился я в незапамятные времена, и камень, мертвый камень наполнил я подобием жизни, что впитал, когда родился и рос. Только вот не было у меня никогда того, что от рождения дарится истинным кротким детям живой земли - просто так, как дарится ребенку его первая одежда: кипящей силы жизни и радости бытия. Не нужны были они мне, когда бездумно и неосмысленно существовал я, неведомо кем и для чего помещенный в свой исполинский каменный кокон, и тем более не нужны - когда также неизвестно зачем и почему я вылупился из него и, наполненный нездешним огнем, был отправлен исполнять свою службу: которая была мне дана - а я, как настоящий солдат - без размышлений и колебаний принял ее и стал служить с ревностью, со рвением, по–прежнему не задумываясь: к чему она, закончится когда–нибудь или нет, и если закончится, то чем, и - главное - что со мною будет после?

— Человечество было ведь настолько неизобретательно, — продолжала между тем Лили, — что за всю свою историю выдумало только четыре главных дела: копаться в земле, добывая и взращивая ее плоды; обмениваться друг с другом плодами, что дает земля, стараясь взять - побольше, а отдать - поменьше; утверждать свое превосходство над другими, и присваивать себе плоды земли, просто отнимая их и убивая тех, кто владеет ими; а также учить и объяснять, почему все так происходит и почему такое устройство человеческих дел - правильно. Все остальные человеческие дела либо второстепенны, либо производны от этих четырех.

Ты, к сожалению, принадлежишь теперь незримой касте воинов, то есть тех, кто стремится утвердить свое превосходство над другими, или природою… или просто - самим собой…

— Но я что–то не чувствую в себе такого стремления, — невольно усмехнулся я, — да и не чувствовал, когда… когда был… в общем, когда нес свою службу - утвердить?.. превосходство?.. — какая ерунда! Я просто учил - я, правда, плохо помню, как я это делал, но я давал наставления - тем, кто в них нуждался; а тех, кого не удавалось наставить - утешал, что наставлю когда–нибудь потом, после когда–нибудь… или наоборот… — ну, я уже сказал: помню плохо что–то, но никакого превосходства я, конечно, утвердить не стремился…

— А тогда что же ты делал? — перебила она меня. — Одна из горьких пилюль, которую жизнь подсовывает еще в детстве: тот, кто учит, всегда именно утверждает свое превосходство - хорошо, пусть не свое: своего учения, предмета, ремесла - да чего угодно; и тому, кто учится, не остается ничего иного, как смириться с этим - или учиться самому. Но лишь единицы способны на это - это требует сверхъестественных способностей постижения: гениальности - называют люди… Остальным - если и не приходится подчиняться живому учителю из плоти и крови, все равно - придется подчиниться мертвым - через книги, что они написали…

Я не нашел, что на это возразить. Вообще эти ее речи - каких не ожидаешь от молодой голой женщины, натягивающей чулки - вдруг открыли для меня в ее образе какой–то новый пласт - ее слова обнаруживали некое полученное ею образование, чего раньше я никак не предполагал.

— Внимающий учителям проходит низшую школу, — продолжала она наставительно, видимо, повторяя заученную формулу, — тому, кто хочет познания, - необходимо чтение мудрых книг, и это - школа средняя; но желающий пройти высшую школу - должен построить ее для себя сам.

— Ну, допустим, что так, — сказал я, — хорошо. Но почему ты сказала - «к сожалению»?

— Ну, например, потому, что сейчас ты воин, потерявший свое оружие, — отозвалась она, вставая и потягиваясь.

— И что?

— А то, что ты теперь будешь его искать.

— Возможно… Но почему ты так уверена?

— Сам увидишь, — уже застегивая платье, пообещала она: как–то, мне показалось - злорадно. И, подойдя к окну, снова стала задумчиво говорить, глядя не на меня, а вниз - на скучный и пустой тротуар и почти совсем уже облетевшие платаны напротив.