Время, вперед!

Он широко разводит руки, словно хочет обнять все то, что лежит перед ним в этом свежем, чудесном утреннем мире молодой Москвы: серовато-голубую, чуть тронутую заревым румянцем реку, цветные павильоны Парка культуры и отдыха, Крымский мост, синий дым Воробьевых гор, пароходик с баржей, проволочную вершу Шаболовской радиостанции, облако, розы, теннисные сетки, трамвай, строящийся корпус.

Он просто и глубоко вздыхает. Он поднимает руки и, вытянув их, соединяет над головой.

Теперь он не человек – стрела.

Он чуть покачнулся. Он медленно, незаметно для глаз, выходит из состояния равновесия.

Не торопясь и плавно разводя руками, он падает.

Нет, он не падает…

Теперь он летит. Он уже не стрела, а ласточка. Он подробно освещен молодым солнцем. У него напряжены лопатки и резкая выдающаяся черта посредине спины: от головы в пулевидном шлеме до поясницы.

Он в воздухе.

Руки быстро соединяются над головой. Ноги сжаты, как ножницы. Он опять стрела.

Миг – и, не сделав ни одной брызги, он ключом уходит в литую, изумленную воду.

XVII

– Алло! Москва!

Тишина. Гул.

И вдруг из гула (как из потемок – большое, резко освещенное, равнодушное лицо) громкий, чужой, равнодушный голос:

– Вы заказывали Москву? Говорите.

– Алло! Говорит Маргулиес!

Легкий треск. Контакт. Звон где-то за тысячи километров снимаемой трубки и маленький, слабый, но ясно слышный голос сестры:

– Я слушаю.

– Здравствуй, Катюша. Это говорит Додя. Ты меня слышишь? Говорит Додя. Здравствуй. Я тебя, наверное, разбудил, ты спала? Извини, пожалуйста.

– Что такое? Кто говорит? Я ничего не понимаю.

– Говорит Додя. Это ты, Катя? Я говорю – извини, я тебя разбудил, наверное.

– Ради бога! Что случилось? С тобой что-то случилось? Ой, я ничего не понимаю!

– Ничего не случилось. Я – Додя. Неужели так плохо слышно? А я тебя отлично слышу. Я говорю – я тебя, наверное, разбудил, ты спала?

– Что?

– Я говорю: ты, наверное, спала.

– Что случилось?

– Ничего не случилось.

– Это ты, Додя?

– Ну да, это я.

– Что случилось?

– Ничего не случилось! Извини, я тебя разбудил. Ты меня слышишь?

– Ну, слышу. Не все, но слышу.

– Здравствуй, Катя.

– Что случилось?

– Ничего не случилось! Я говорю: здравствуй, Катя! Пойди посмотри, в моей корзине – понимаешь, корзине, – есть такая синяя тетрадь, – в корзине, литографированная, на немецком языке, в моей корзине, – лекции профессора Пробста. Ты меня слышишь?

– Слышу. Ты с ума сошел! Какая корзина? Я думала, что-нибудь случилось. Ты меня разбудил. Сейчас семь часов. Я стою босиком в коридоре.

– Что ты говоришь?

– Я говорю, что стою босиком в коридоре.

– Я ничего не понимаю. Не в коридоре, а в моей корзине – такая синяя тетрадь, на немецком языке, называется "Лекции профессора Пробста".

– "Лекции профессора Пробста" я вчера послала Мише в Харьков, он прислал "молнию".

– Какая "молния"? Что "молния"?

– Мише Афанасьеву. Помнишь Мишу Афанасьева? Володин товарищ. В Харьков спешной почтой.

– Ох, дура! Кто тебя просил?!

Маргулиес вспотел. Он стукнул кулаком по непроницаемой обивке кабины. Он готов был драться. Но – три тысячи километров! Он успокоился и собрался с мыслями.

Она молчала.

– Катя, ты у телефона?

– Ну, что такое?

– Я говорю – ты слушаешь?

– Я стою босиком в коридоре.

– Вот что, Катюша. Ты меня, пожалуйста, извини, что я тебя разбудил, но я тебя очень прошу сейчас же съездить к профессору Смоленскому. Ты меня слушаешь? Запиши адрес.

– Подожди, сейчас принесу карандаш.

Опять тишина. Гул. И опять из гула – очень громкий, чужой, равнодушный голос:

– Гражданин, пять минут прошло. Желаете разговаривать еще?

– Да, желаю еще.

– Говорите.

И опять из гула вылупился Катин голос:

– Ну, я слушаю. Какой адрес?

– Пиши: Молчановка, дом номер десять, квартира четырнадцать, профессор Смоленский. Записала?

– Ну, записала.

Он явственно услышал, как она зевнула.

– Повтори.

– Профессор Смоленский, Молчановка, десять, квартира четырнадцать.

– Правильно! Или наоборот. Виноват: кажется, дом – четырнадцать, квартира – десять. Ты меня слышишь? Или наоборот. Словом, одно из двух. Ты меня понимаешь?

– Понимаю. И что сказать?

– Скажи ему, что кланяется Маргулиес, он меня знает, и просит дать аналитический расчет! Он знает. Ты ему так и скажи – аналитический расчет. Ты меня слышишь?

– Ну, слышу, слышу.

– Аналитический расчет, только, ради бога, золотко, не забудь. Скажи ему, что это по поводу харьковского рекорда. Он, наверное, читал. И пусть он скажет свое мнение. А главное – аналитический расчет. Самый последний аналитический расчет! Ты меня поняла?

– Поняла. Самый последний аналитический расчет и Харьков.

– Правильно. Я тебе буду звонить в двенадцать.

– В двенадцать? Что? Когда? В двенадцать?

– Да, в двенадцать – по-нашему, и в десять – по-московски. Ты меня слышишь? Сегодня в десять по-московски. Ну, как ты поживаешь? От мамы ничего не имеешь?

– Додя, ты ненормальный. Я стою босиком в коридоре. Ты маме деньги послал? Мама приезжает в конце июня.

– Что?

– Я говорю: мама приезжает в конце июня.

– Так ты не забудь – аналитический расчет. Буду звонить в десять. Ну, пока.

– Пока.

Маргулиес повесил трубку.